Этюды о Балкарии: Урусбиевы, Мисост Абаев, Басият Шаханов
Биттирова Тамара

БАСИЯТ ШАХАНОВ

ТЕРСКИЕ ПИСЬМА

Я помню один рассказ, слышанный мною много лет тому назад. Когда-то давным-давно в ауле в горах был большой праздник.

Девушки жались робко к стене, не смея поднять глаз и, изред-ка только шепчась с соседкой. Джигиты толпились в кучке, весело болтая и рассеянно следя за танцами. Вдруг они вздрогнули и смолкли: все видели, как высокий черный горец в белой папахе подмигнул танцевавшей с ним девушке, как та смутилась, на секунду остановилась, а затем почти бегом бросилась к подругам. Только момент длилось молчание. Затем раздался чей-то крик, и из толпы ринулся брат оскорбленной. Еще момент - и два тела барахтались на земле в крови. И возникла канлы (Къанлы - кровная месть.), и много лет два рода враждовали друг с другом, и лилась кровь, и гибли жизни, смывая позор всеми забытой девушки.

Время прошло - и многое дикое, необузданное, бесчеловечное исчезло, уступая место гуманности. Нет больше кровной вражды, «канлы» стала встречаться все реже, и поняли люди, что убий-ство - всегда преступление...

Снова свадьба в ауле, много молодежи съехалось на нее. Аул велик, лежит в полуверсте от русского местечка, есть в нем лавки, русские дома и слышится порой русская речь. Хозяин ни на секунду не может посидеть на месте, поминутно выбегает за ворота и смотрит на дорогу: уже 6 часов, а их все нет и нет.

Наконец, они приехали: два офицера, молоденькие, безусые, только что выпущенные со школьной скамьи «на Кавказ», три дамы и полковник. Хозяин не знает, как их занять, чем угостить, и бегает от одного к другому. Их устроили на балконе, появился самовар, сыр, масло и даже печенье. Два сына хозяина, не отступая, угощали, и скоро все приняло обычную физиономию в ауле. Полковник, видимо, скучал, дамы занялись собой, юнцы, позабыв все на свете, следили за лихой лезгинкой и топали в такт ногой.

...Снова играет кобуз и слышатся дружные удары ладоней. Смеются девушки; шум, крики, смеются джигиты. Некоторые из них подходят перекинуться словечком с офицерами и, пока они говорят, видно, что обе стороны довольны друг другом: одна знакомством со столь важными лицами, другая – своею близостью к «настоящим черкесам».

- Тебе какая нравится? - спрашивают одного из подпоручиков, чрезвычайно усердно поглядывающего на толпу девушек, откуда слышится поминутно шепот и хихиканье.

– Вот эта,- говорит тот, кивая головой на одну из них, - в красном бешмете.

- А! Это моя сестра!.. - говорит один из джигитов и, вернувшись спустя некоторое время, добавляет: - Я спросил ее. Ты ей тоже нравишься!

Офицер краснеет: «А я слышал, что они строги, что женщин держат взаперти! Ничуть не бывало, даже, пожалуй, слишком вольно. Брат - и вдруг...» -думает он.

Вечерняя темнота окутывает небо, синие горы подернулись дым-кой и тонут в мраке тихой южной ночи. Кобуз, то замирая, то с новой силой выводя свою старинн.ю мелодию, говорит о чем-то далеком, прошлом и невозвратном: Танцы прекратились, девушки притих-ли, все смолкли и жадно впились в эти грустные, заунывные звуки.

О чем они говорят?