Этюды о Балкарии: Урусбиевы, Мисост Абаев, Басият Шаханов
Биттирова Тамара

БАСИЯТ ШАХАНОВ

VIII

Недавно мне попался на глаза странный поезд.

По улицам одного из местечек восточной части области двигался вьючный караван. Маленькие, лохматые лошаденки, похожие больше на ослов, чем на лошадей, шли одна за другой, понуро опустив головы и едва переставляя ноги. На спине у каждой из них болталось по паре плетеных корзинок, кое-как привязанных к самодельному седлу, с боков шли погонщики, завернутые в войлок, в войлочных же шляпах и с большими палками в руках. Караван двигался медленно и почти без шуму. Изредка лишь раздавалось гортанное покрикивание, да глухой удар палки по крупу несчастного животного. «Тавлинцы»²⁸Тавлинцы - в русской публицистике XIX в. так называли (тавли, тавлины, тавлинцы) горцев Северного Кавказа и Дагестана., пронеслось у меня в уме, и тотчас же больно сжалось сердце. Нищенский, жалкий, глубоко несчастный вид этих дагестанцев-погонщиков вызвал у меня в памяти поэтический образ гордого, смелого, храброго кавказского горца, созданного гениальными русскими поэтами и столько варьи-рованного потом на все лады. «Черкес оружием обвешан, он им гор-дится, им утешен...» - звучит в ушах пушкинский стих, а перед гла-зами исхудалая, тощая фигура,с блуждающими глазами, в рубище, не подпоясанная, почти босая, и палка, которая так нещадно бьет эту крохотную лошаденку, столь же жалкую, как и ее хозяин.

Я остановил одну из кляч. Тотчас же ко мне подбежал один из погонщиков - ее хозяин. В корзинках оказался виноград. Они везли его горной тропой, через перевал, из Дагестана и находились уже около 7 дней в дороге. В каждой корзине было около 30 фун., а фунт они рассчитывали продать по 6 коп.

Я видел потом, как какая-то русская баба торговала виноград у моего тавлинца. Шел дождик, было холодно, и торговец совсем окоченел и съежился. «Один фунт - один шаур один копей-ка», - говорил он ломаным русским языком, пе–еминаясь с ноги на ногу и засунув руки в рукава. «Один фунт один шаур», -упорно твердила баба, вертя ладони и –астопыривая для нагляд-ности пальцы. «Зачем так говорить!» слышался озлобленный голос, - «моя хлеба нету! моя хлеб купить, гора тащил!» Но какое было дело бабе до того, есть у него в горах хлеб или нет?! Она решила купить виноград на копейку дешевле и настояла на своем: голодный, оборванный тавлинец уступил. Бегом, таща за узду лошадь, догнал он своих товарищей, и долго потом, следя за ним глазами, я видел, как жаловался он им, размахивая руками, да колотя нещадно свою лошаденку. Лошаденка качалась от ударов и опускала еще ниже голову, но трудно сказать, кого мне было больше жалко: ее или ее хозяина!

Тысячи подобных караванов перешли в течение 2-х осенних месяцев через горы к нам в область. Но что дадут они своим хозяевам? На лошадь грузится около 60-70 ф. винограда. Считая по 6 коп. за фунт, это составит около 3-х с половиной рублей на лошадь. Через 3 недели после отбытия тот же караван вернется в родной аул и привезет вместо винограда и фруктов - муку. Надолго ли ее хватит, и что с ними сбудет, когда выпадет снег и возить станет нечего?

IX

Мой V «Этюд» вызвал статью г. Аслан-Бека «По поводу высшего образования ардонских семинаристов»²⁹Аслан-бек написал еще один отклик на «Этюды...», но газета не напечатала его (см. ответ редакции «Казбека» в № 625, 1899 г.).. В этой статье г. Аслан-Бек дает ответ на тот вопрос, который через меня месяц тому назад задал г. Авхард - почему в этом году поехало из семинарии в академию меньше лиц, чем в прошлом?

Прежде всего, я должен извиниться перед г. Авхардом за то, что поставил его в несколько неловкое положение. Все, что разъяснил в своей заметке г. Аслан-Бек, было мне известно уже из письма г. Авхарда, но по некоторым обстоятельствам написать его целиком, в том виде, в каком получил, - я не мог. Впрочем, ни я, ни г. Авхард и не думали приписывать малое число семинаристов, поехавших в академию, их собственному нежеланию, и теперь мне остается лишь загладить свою вину и попросить г. Аслан-Бека ответить еще на один вопрос: почему же в этом году не могли удовлетворить своему стремлению к высшему образованию все искавшие его, если это было возможно в прошлом? Не отказавшись ответить, г. Аслан-Бек выяснил бы этим один из самых насущнейших вопросов в этом деле. Статью г. Аслан-Бека, точно так же, как и еще 2 статейки («Военно-Осетинская дорога» Б. Г. «Казбек», № 575. Корреспонденция из сел. Базоркинского. Г. В. «Казбек», № 577.), написанные туземцами, я прочел более чем с интересом. Повторю еще раз: работать на такой обширной и почти нетронутой почве, как туземная жизнь, мне одному не по силам. Г. Аслан-Бек в писательстве, по-видимому, не новичок и мог бы вполне взять на себя труд быть проводником в печати вопросов, вызываемых жизнью Осетии.

Из двух других статей особенного внимания заслуживает корреспонденция из Базоркинского селения. Собственно говоря, статья могла бы быть помечена с успехом не только Базоркиным, но и любым селением области, так как в настоящее время едва ли найдется хоть один аул, который не желал бы иметь школы. Но условия для нее различны: одни богаче, другие беднее и сообразно с этим одни более, другие менее могут обеспечить возникновение и содержание школы своими средствами. В Базоркине, например, обстоятельства сложились исключительно благоприятно, так как аул должен получить тысячу рублей от Владикавказской жел. дороги за отчужденную под полотно землю, которых хватит вполне на возведение школьных построек. Г. Г. Б. просит, кроме того, «Общество распространения образования и технических све-дений среди горцев Терской области»³⁰Общество по распространению образования и технических сведений среди горцев Терской области - образовано в 80-х годах XIX в. во Владикавказе. не отказать в нравственной поддержке, исходатайствовать у кого следует разрешение на открытие школы. Я думаю, что «Общество», если бы к нему действительно обратились с этой просьбой, приложило бы все старания к ее осуществлению, так как желание базоркинцев идет навстречу его задачам. Я считаю эту коротенькую корреспонденцию г. Г. Б. большим шагом вперед в деле поднятия завесы, которая вот уже много лет покрывает все, что касается туземца и его нужд. До сих пор если в печати и попадались изредка строки, подписанные туземцем, то они касались исключительно осетин, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что статья г. Г. Б. является первой статьей об ингушах. Быть может, это начало, и скоро заговорят и кабардинцы, и горцы, и кумыки. Я далек от мысли желать, чтобы это сделалось сразу, все идет своим чередом и на все нужно время. Но я убежден глубоко, что недалек уже тот час, когда и туземец пере-станет быть неодушевленным предметом, когда и с ним придется считаться, как с человеком, знающим, чего он ищет и чего желает.

* * *

Хочу передать разговор, который подслушал нечаянно в одну из своих поездок в аул.

На камнях, возле мечети, сидели два мальчика. Старшего я узнал сейчас же. Это был высокий, худощавый юноша, лет 15, сын одного из самых зажиточных жителей аула. Он уже 4-й год как учился в гимназии, и аккуратно каждые каникулы приезжал к своим в аул. Звали его Ибрагимом.

Другой был года на два моложе своего товарища. Порванная черкеска, дырявая папаха, отсутствие пояса - все обнаруживало в нем бедняка. И действительно, нелегко жилось маленькому Кучуку! Но он не унывал, и теперь вот сидел как ни в чем не бывало на камне и постругивал ножичком Ибрагима палку, хотя и знал, что дома его, наверно, уже ищут.

- Ну и что же, долго ты у нее жил? - услыхал я его голос.

- Нет, - отвечал Ибрагим. - У этой русской женщины я жил недолго - месяца 3. Отец привез меня к ней и говорит по-русски: «Ну, Ибрагим, я уйду, а ты слушайся ее, что велит, то делай». А сам по-нашему прибавляет: «Смотри, не научись только есть свинины».

Мачьчики засмеялись.

- Да, хорошо тебе, - заговорил быстро Кучук.- Отец у тебя есть, всего у вас много. Вот теперь ты учишься там, где-то, потом через три года приедешь к нам офицером, все будут за тобой ходить, старики посадят вместе с собой. А я все останусь таким же байгушем³¹Байгуш - архаизм карачаево-балкарского языка, означающий «бедняк». «Бай» - богач, «гуш» - староаланское: работник; «байгуш»: бая работник, холоп., пастухом, как и теперь. А что, в школу берут одних богатых?

– Зачем богатых? Всех берут!

- Нет, - печально покачал головой Кучук, - меня бы не взяли. Видишь, у меня и черкески нет, бешмет порван, папаха тоже, чувяки давно уже без подошв. Да, пожалуй, и учиться там трудно, говорят все по-русски. Я бы не смог. Где мне!

Мальчик замолк. Я посмотрел на его лицо. Оно было не то что печально, а грустно. Глаза полузакрыты, палочка выскользнула из рук и сам он весь как-то застыл. Казалось, и он видел себя офицером, видел, как и его встречали с почетом старики, как плакала от радости мать. Но не для него все это!

- Ибрагим! - проговорил он вдруг, и такой тоскою прозвучало это слово, что товарищ его вздрогнул.

- Что, Кучук?

- А ведь ты нас забудешь.

- Как забуду?

- Так, забудешь, как забыли Али Тусуев, Ахмат Касоев. Ты станешь офицером или там доктором. Будешь получать много денег, дослужишься, почем знать, до полковника. Зачем же ты приедешь к нам? Мы бедны, живем грязно. Зимой у нас холодно, дождь пойдет, в очаг вода льется. Вон твой отец богатый и с русскими знаком, а живет так же, как мы. Разве ты так можешь жить? Я ведь был много раз в русском доме и видел, как они живут. У них хорошо, пол есть, печка, тепло, чисто. Нет, тебе у нас жить нельзя, - уверенно прибавил он. - А все же ты нас совсем не бросай. Место хорошее можно и здесь где-нибудь достать. Родные будут к тебе ездить, может, и я бы приехал посмотреть, как ты живешь. Темирбулат говорил, что там, в городе, есть такие дома, что и наверху ходят и внизу. Вот бы мне взглянуть...

- Кучу-у-ук! О-о, Кучу-ук! - раздался где-то поблизости звонкий голос. Мальчик вскочил.

- О-о-о, - прокричал он в ответ с такою силой, как будто звавший его был за версту.

- Иди ско–ее, отец вернулся, тебя спрашивает, - кричал все тот же голос. Говорит, почему корову не загнал.

- Иду-у, - ответил Кучук. - Прощай, увидимся вечером после намаза, – прибавил он уже на ходу Ибрагиму и скрылся в боковой улице.

«Бедный мальчик, - подумал я, идя домой. - Как-то примет его этот Ибрагим, когда он лет через 10 приедет к нему в город посмотреть на двухэтажный дом. Или, быть может, город будет так далеко, что не доехать до него Кучуку. Не отвернется ли от него и этот Ибрагим, как отвернулись уже десятки таких докторов и офицеров?»

XI

- «Читал ваши «Этюды», говорил мне на днях один русский, «и, сказать по правде, кое в чем с вами не согласен. Я не понимаю, каким образом можете вы закрывать глаза на все отрицательные стороны жизни, осветить которую взялись. Ведь факты всегда останутся фактами. Возьмите любой номер хотя бьТтого же самого «Казбека», и вряд ли вы не натолкнетесь в нем на сообщение о разбойничьих деяниях, столь любезных сердцу вашему, чеченцев и ингушей. Что вы мне на это скажете?»

Очень грустно, если мнение это не единичное и на многих «Этюды» производят такое впечатление. Больше чем чего-либо стараюсь я избежать односторонности и предвзятости, ибо счи-таю, что нет ничего бессмысленнее и вреднее системы обеления. Убаюкивать себя и других стереотипной фразой - «все обстоит благополучно» и «мы не только не хуже, но и лучше других» -было бы заслугой весьма сомнительного качества. Что туземец дик, что чувство законности привилось к нему еще очень мало, что среди них находятся охотники до того, что плохо лежит, - все это, к несчастию, правда. Но ведь об этом никогда и не заходит речь; вся соль в тех причинах, которыми эти явления обусловливаются. Разбой делают нашей профессией, на нас самих хотят смот-реть, как на людей с атрофированным нравственным чувством, с которыми ничего уже поделать нельзя, кроме разве попьггки «обез-вредить». Исходя из этого соображения, и школа является лишней, ибо что она может дать психически ненормальным нравствен-ным уродам? Быть может, и на этот раз по моему адресу готов уже сорваться упрек в пристрастии и сгущении красок. Но, к несчас-тью, я имею неопровержимые доказательства того, что приведенный взгляд не есть плод моей фантазии, и в подтверждение его указать на целую книгу о туземцах, из которой приведенные строки почти целиком и процитированы. Где уж тут, следовательно, говорить о достоинствах и высоких качествах туземца! Сначала надо похлопотать о признании за ним права называться человеком, а что дальше - там уже будет видно! Это первое.

А второе - и самая цель «Этюдов» выражена мною, очеви– но, так туманно, что заставляет о себе догадываться. Задачу осветить туземную жизнь - я на себя взять не могу, хорошо сознавая, что мне одному она не по силам. Быть в курсе жизни всех 5 народностей, составляющих туземный контингент области, -является делом очень трудным для меня и весьма легким для интеллигенции каждого из этих народов в отдельности. Отсюда и «Этюды» имеют главною целью убедить туземную интеллигенцию в том, что ее сотрудничество в этом деле более чем необходи-мо и является той посильной пользой, которую она может принести родному народу и к которой обязывается уже исключительным положением, занимаемым ею среди туземной массы.

И потом - неужели же нам нечего сказать друг другу. Нас мало, мы сильно разрознены, некоторых судьба закинула за многие тысячи верст от родины³²По воспоминаниям проф. Г. А. Дзагурова, представителям «тузем-ной» интеллигенции стоило большого труда устроиться на работу по специальности в родных краях, поэтому большинству из них приходилось жить и работать в отдаленных от Кавказа областях России (Архив КБИИФЭ, ф. 26, oп. 1, ед. хр. 3).. Видеться, поговорить мы не имеем возможности, а поговорить есть о чем. Пробел этот может заполнить одна лишь печать. Я не могу понять, что заставляет туземную интеллигенцию так фанатично молчать? Ведь не красноречие, не блеск, не талант здесь нужны, а нужен тот обмен мысли, без которого невозможно ни одно живое дело, а наше тем более. Что может сделать каждый из нас в отдельности? Силы наши так малы, а задача так велика! И между тем, сколько хорошего, доброго, полезного могли бы мы сделать, если бы не жили так врозь, не рвали между собой связи, да не забывали, что только мы одни и можем вывести нашего, детски беспомощного туземца из того мрака и невежества, которым он сейчас окружен.

Неужели и это - мечта и должна оставаться таковою?!

XII

Группа татар-оборванцев³³Татарами здесь названы азербайджанцы. пришла одним утром на пастеровскую прививочную станцию в Тифлис³⁴Пастеровская прививочная станция учреждена в Тифлисе в 1882 г., проводила профилактику инфекционных заболеваний среди населения (см. ЦГИА ГССР, ф. 1615, oп. 1, д. 6).. Их загорелые лица, головы с пробритой по середине полосой, их одежда, наконец, та стремительность, с которой они вскакивали при входе каждого прилично одетого русского, - все обнаруживало в них жителей какого-нибудь затерянного аула, попавших впервые в столь непривычную для них обстановку большого русского города. Старший, почти старик, поглядывал сурово и мало говорил. Судя по его бесстрастному лицу, трудно было сказать, о чем он думал, да и думал ли вообще о чем. Рядом с ним сидел мальчуган, почти ребенок. Этот поглядывал с любопытством вокруг: на лавки, столы, стулья, под потолок, на самих урусов³⁵У русы - русские., которых видел впервые так близко и в таком количестве, и которые оказались вовсе не такими страшными, какими он их себе рисовал. Кроме этих двух было еще трое татар, лет 15-20. В них я не всматривался, они сидели в уголке, говорили вполголоса и старались как можно меньше обращать на себя внимание. Но я хорошо запомнил, что всех их было 5.

На следующее утро я застал приемную в каком-то возбуждении. Стоял гул и слышались отдельные голоса: «разве так можно!», «зачем было прямо говорить!». Беглый взгляд, брошенный на татар, сидевших на прежнем месте в углу, сказал мне, что причиной всему они и что с ними что-то случилось. Что именно - я еще не мог себе отдать отчета, но было несомненно, что беда стряслась.

Но что же такое?

- «Знаете ли, какой случай», - как бы в ответ на свои мысли услышал я около себя голос, - «товарищ-то вот этих, помните, вчера еще все улыбался? Черный такой, в шубе?»

Я посмотрел: их четверо. Одного недоставало.

- «Ну?»

- «Заболел, в больнице остался. Фельдшер ему так и сказал сегодня: «Ну, говорит, тебе брат теперь и ходить не стоит на станцию, потому что ничем там тебе не помогут. Ты уж лучше простись с братом, да с белым светом. Песня твоя спета!»

- «Да про что вы говорите, не пойму вас! Чем заболел? Почему песня спета?»

- «Бешенством заболел, водобоязнью...»

Так вот оно что! Я почувствовал, как и меня стала брать дрожь.

- «Господин, зачем фельдшер так сказал? - обратился ко мне персиянин, исполнявший при бессловесных татарах роль поводыря, - ему брат здесь есть. Брат ночью вовсе не спит, все плакит, плакит. Сегодня утром моя пошел с братом к нему. Он говорит: «давай мне воды!» Немножко вода на ложке положил - нет, нельзя пить! Вода рот близко пошел, голова назад пошел! Пропал теперь совсем! Только разве так можно? Зачем фельдшер брату сказал, что он пропайдет? Брат теперь все плакит. Они далеко прошел, ему здесь никому нету! Их волк кусил...» И слово за слово он рассказал мне их историю. Почти месяц тому назад на кош татар одного из кишлаков Бакинской губернии ворвался волк. Была ночь, пастухи спали. Среди баранов поднялась суматоха, на которую выскочил первым юноша лет 17, тот, что теперь заболел. Волк в это время уже сцепился с собакой, но, увидя нового врага, бросил ее и накинулся на пастуха. Четверть часа длилась эта борьба человека со зверем. Когда пастухи проснулись и помощь подоспела, мальчик был уже искусан в нескольких местах. Покусав еще четырех, волк кинулся в соседний кош, где его и пристрелили.

Внешний вид волка, та ожесточенность, с которой он кидался на всех, заставили предположить в нем бешенство, но потерпевшие большого значения этому не придали. Когда же они узнали, что их могут отправить в Тифлис, то даже стали прятаться. Так прошло 10 дней, пока, наконец, весть о происшедшем не дошла до пристава, и тогда приказал старшина отправить их немедленно на прививочную станцию. Старшина собирал в это время подать. Сегодня, завтра, послезавтра, день за днем прошло еще 2 недели и только на 28-й день после укуса попали они в Тифлис. Но было уже поздно!

Пока все это, пугаясь, останавливаясь и подбирая выражения, рассказывал мне персиянин, думы, одна тяжелее другой, проходили в моей голове. Гибнет молодая жизнь. Семнадцать лет - почти мальчик! Где-нибудь в кишлаке, за сотни верст отсюда, старая, в лох-мотьях, татарка ждет не дождется его возвращения. Она не знает, зачем ушли два ее сына и когда они вернутся. Она спрашивает других, но никто не знает больше ее. Пройдут три недели, прививка кончится, больные вернутся в родной аул, но между ними будет только один из сыновей. Какую весть принесет он своей матери?!

А как легко и возможно было спасение! Какой-нибудь неделей раньше - и не было бы этих мук, страшнее которых нет на свете, не было бы и этого безысходного горя матери. Найдись лишь один человек, способный сказать им и их старшине, какой яд в себе они носят и как надо торопиться! Но где взять таких людей? Разве станет такой человек жить или приезжать в их аул? Где-нибудь в городе, в обществе себя достойных, проводит он свои дни. Жалованье, театр, винт³⁶Винт - род карточной игры. - вот его интересы и жизнь. А с теми, бреющими себе полосой голову, он давно уже порвал и научился стыдиться их!

Копя гроши, давали ему образование родные. Сколько раз, сидя по вечерам зимой у очага, среди копоти, грязи и умственного убожества, мечтали они о том, как вернется он в их среду, или получит чин, станет наезжать к ним в кишлак! Сколько планов о том, как он будет учен, будет знать законы. Как станет помогать, защищать их! Народ, правительство смотрело на него тоже как на носителя света и культуры. - Но он не захотел понять всего этого!

Так мимо же, мимо! Напрасна будет борьба с этим бессердечием и эгоизмом, тщетны попытки пробудить в этом сердце раскаяние! Они не поймут, в чем их вина. Они так сытно едят и спят так мягко! Их покой не нарушим, не нарушит его и труп этого мальчишки-пастуха и слезы его матери, и многое, многое другое, горькое и безотрадное, что творится по кишлакам и аулам!

XIV

Не знаю, обратили ли вы внимание на один факт, сообщенный не так давно корреспонденцией из Гизели³⁷Гизель - село в Северной Осетии..

Сходу был предложен вопрос: не желает ли он содержать на свой счет родителей 2-х молодых людей, сосланных за конокрадство в Сибирь. Сход, как это почти всегда бывает в подобных случаях, долго не мог высказаться определенно, пока не нашелся один старик, который и сказал следующее: «Вот этот старик, который стоит сейчас с непокрытой головой перед нами, в надежде на помощь, сам был в молодости отъявленным вором и детей научил тому же постыдному ремеслу. Я думаю, надо и его самого послать по тому пути, по которому посланы его дети, получившие вознаграждение по делам, потому что он плохой отец детей -скорей он сам виноват, а не его дети! Разве не известно, что у плохого учителя и ученики плохи? Отец же есть первый учитель своих детей». - После этого сход постановил - в просьбе отказать.

Меня поразил озлобленный тон речи этого ста–ика: «Скорее и его самого надо послать туда, а не помогать ему», говорит он. Отец есть первый учитель своих детей. Каков учитель, таковы и ученики, и обратно: ученики оказались плохи, - значит, плох был и учитель. А отсюда - не стоишь ты того, чтобы подать тебе кусок хлеба, и хоть помирай с голоду, я скажу: поделом, зачем дети вышли плохими.

Что же это такое? Как называется эта логика и эта мораль? Я бы еще понял, если бы вопрос ставился так: о пособии просит человек, который его совершенно не заслуживает. Он сам ворует и приносит нам один вред. Но старик лишь упомянул вскользь о том, что проситель воровал в молодости, а главным образом напирал на испорченность его детей. Сход нашел его рассуждения вполне правильными и отказал. И вот теперь перед ними загадка: что же бу-дет делать старик-проситель и его жена? Автора корреспонденции это совершенно не интересовало, и он сообщил лишь о факте.

Было очень трудно найти ключ к этому эпизоду, если бы некоторые разъяснения не давала та же корреспонденция из Гизели. Гизельцы, и, как поясняет автор, по преимуществу молодые, решили упразднить школу грамоты, указывая на платежи и без того слишком большие. Но, старики нашли, что это не так и что школа полезна, и отстояли ее. Вслед за тем на сцену был выдвинут еще один расход: содержание 2 стариков, родителей ссыльных. Сход долго думал. Думал собственно не о том, какой ответ дать, а о том -как ответить. И вот нашелся опять-таки старик, который и указал выход: «Их самих, - говорит, - надо туда сослать, а не помогать им». И все нашли, что это так, и что правильнее будет отказать. Обстоятельства этого дела для меня темны. Возможно, что просители действительно помощи не заслуживали, что у общества средств на содержание их нет. Но несомненно, что положение стариков трудное, так как иначе они бы не обратились за помощью к сходу, да и сход, раз она не была бы необходима, над отказом бы не задумался. Но оставляя в стороне мотивировку отказа, спрошу: каково их положение сейчас? Ведь надо же чем-нибудь жить? К сожалению, корреспонденция ничего об этом не сообщает, а ограничивается голым фактом, нисколько его не освещая. Интересно бы знать, считает ли г. корреспондент сообщенный факт светлым явлением в жизни Гизели, а решение схода, в той редакции, которая ему была передана речью старика, логичным и гуманным?

XVI

Книга, о которой я хочу поговорить в этом этюде, вышла давно уже 2-м изданием. Название и тема ее таковы, что она не может не интересовать каждого грамотного туземца, а между тем - о ней не слышно, ее забыли, а многие и не подозревают даже о ее существовании. Я говорю об «Истории адыгейского народа» Шоры-Бекмурзина Ногмова (Вот полное заглавие последнего издания: «История адыгейского народа (о кабардинцах), составленная по преданиям кабардинцев, Шоры-Бекмурзина Ногмова, дополненная предисловием и исправленная сыном его Еруст. Шор-Бекмур. Ногмовым». Пятигорск, 1893 г.)³⁸«История адыгейского народа» Ш. Б. Ногмова вышла первым изданием в 1861 г..

С лишком полвека назад, в трудную эпоху перехода от старых порядков к русскому режиму, когда всюду на Кавказе кипела война, когда большинство туземцев бежало от всего русского, а меньшинство думало только о чинах и наградах, нашелся среди них человек, отдавший всю свою жизнь делу, которое не принесло ему ни денег, ни почета и важность которого вряд ли сознавал хоть один из его современников. В течение 20 с лишним лет собирал и записывал Шора Ногмов песни, легенды, сказания, рылся во всевозможных книгах русских и иностранных авторов, ища всюду хоть малейшие черточки, малейшего указания на прошлое род-ной ему Кабарды.

Сколько здесь надо было труда, энергии, усидчивости и любви к делу! Творить приходилось из ничего, так как никаких письменных источников не существовало - оставался устный эпос, но и он требовал проверки, и в нем надо было суметь отличить правду от вымысла. Этого труда хватило на всю жизнь Шоры Ногмова, и лишь за год до смерти закончил он свою историю адыгейцев.

«Если я решился на этот труд», говорит он в предисловии, «то единственно из искреннего желания приохотить моих соотечественников к умственным занятиям на поприще науки, которая одна в состоянии показать им все выгоды просвещения и образования». Сколько лет пройдет, прежде чем его соотечественники поймут эти слова!

Полвека, - забыт и Шора Ногмов, и его книги! Прошлым мы не богаты, - сказать вернее, нет его у нас. Начни говорить на эту тему, и тотчас услышишь, что каждая попытка, хотя бы самая неудачная, осветить минувшую жизнь и минувшие судьбы Кавказа, - должна быть встречена с благодарностью и сочувствием. А чуть коснется дела - выходит, что вовсе нас это не интересует и что прожить прекрасно можно и без «Историй»!

Книга «о кабардинцах» имеет тоже свою печальную историю. До сих пор она вышла двумя изданиями, если не считать первого ее появления на страницах «Закавказского Вестника». Издание последнее, 1893 года, предпринято сыном Шоры, Ерустаном Ног-мовым, «дополнившим и исправившим» труд своего отца. Как это, право, просто делается! Труды целой жизни, сотня страниц, писавшихся несколько десятков лет, в какой-нибудь месяц не только «дополняются», но и «исправляются»! С мертвыми не церемонят-ся, а с их письменным наследством и подавно. О том же, что с Ногмовым-отцом действительно не церемонились, - говорит одна мелочь, характеризующая до некоторой степени самый род «поправок» Ногмова-сына. В тексте попадаются часто песни, говорящие о том или ином событии, песни испещрены именами и фами-лиями героев, дела которых остались в памяти народа. И вот, в этой массе собственных имен, одна из фамилий отпечатана жирным шрифтом и бросается в глаза чуть не за версту. Для чего это надобно и почему на доблести именно этой фамилии следует обратить внимание – об этом мы не знаем, да и вряд ли когда-либо узнаем. Но во всяком случае, выходка эта - факт, очень печальный и тем более нежелательный, что имеет место в такой книге, как «История адыгейского народа».

Вот уже несколько недель меня занимает вопрос, при каких условиях попадают туземцы в среднюю школу. Я знаю, как не правы те, кото,ые говорят: они не хотят учиться. Спросите любого «фанатика» желал ли бы он увидеть сына офицером, врачом, инженером, и, верно, он засмеется вам в ответ, до того нелепым покажется ему вопрос. Ну да, хотел бы, но что толку в разговорах?

Когда я кончил учиться и стал на ноги, у меня была одна мечта, один план, казавшийся в то время очень легко исполнимым. Я иду в аул, беру одного из своих братишек, маленькое, серенькое существо, не знавшее до той поры ничего, кроме гор, лошадей и баранты, привожу к себе, вожусь, ухаживаю, учу его так, как это был бы мой собственный сын, и к десяти годам он сидит уже за партой реального училища. Дальше университет, институт, академия, та деятельность, которую он изберет себе сам и которая даст ему возможность указать дорогу к свету тоже хоть одному такому же пастушенку, каким он был сам столько лет тому на-зад. Если бы это не было мечтою!

Я принялся за дело с юношеской горячностью и чисто по-юношески обескуражился первой же неудачей. В свой приезд я не застал мальчугана дома; он был у аталыков и, прослышав, что я хочу его взять, уцепился за юбку молочной матери и принялся реветь, как будто, по меньшей мере, я собирался его зарезать. Так прошел день, а на следующий я должен был уехать, и уехал я, увозя с собой тяжелое чувство разочарования и сознание, что моя красивая мечта погибла и вряд ли воскреснет вновь.

Когда я вспоминаю этот эпизод теперь, мною всегда овладевает какой-то безотчетный страх. Думал ли я тогда, какую ответственность беру на себя? Ну хорошо, все сложилось бы так, как я думал. Я приехал, мне его отдали, и вот он у меня в доме. Каждый день я ухожу на службу, он остается один, со слугою, в чуждой обстановке, среди чужих людей, ничего не понимая, что делается вокруг и для чего оторвали его от родины, родных и близких. Между делом, обедом и сном я учу его русскому языку, говорю, как называются по-русски разные предметы, огорчаюсь, сержусь, когда он отказывается повторить их за мной. Рисую картину будущего, радости его матери, когда он вернется в аул инженером. Впереди азбука чужого языка, долгие годы упорной работы... Сколько терпения, такта, умения и, увы, средств надо было иметь для того, чтобы мечта осуществилась и к 10 годам он действительно сидел за школьной скамьей! Были они у меня?

Нет. Мне одному эта задача не по силам. Но ведь и не один же я! Кроме меня, есть десятки, прошедшие через эту трудную для туземца дверь. Пусть припомнят, при каких обстоятельствах они попали в нее, одним помог случай, другим - ... всем - хоть один... иногда свой... чужой³⁹Край газеты оторван, фразу невозможно восстановить.. Ну а мы что же?

Не вспомним ли мы об этих Кучуках и Ахматах, когда через три дня соберемся и будем говорить об общежитии для детей горцев? Не их ли судьба решается с этим вопросом?