Этюды о Балкарии: Урусбиевы, Мисост Абаев, Басият Шаханов
Биттирова Тамара

БАСИЯТ ШАХАНОВ

I

Когда месяца полтора тому назад я писал статью «Два слова к туземной интеллигенции»*, я не думал, что она окажется голосом вопиющего в пустыне. Говорил я в ней о том, что Кавказ, не как объект войны, а как страна, населенная людьми, которые жили, волновались и думали, имели свои обычаи, свой строй и зачатки самобытной государственности, - этот Кавказ лишен не только истории, но и каких-либо намеков на нее. Сотни томов написаны, например, о покорении одной только Чечни или Дагестана. В них изо дня в день проходит жизнь дивизий, полков и батальонов. Порывшись, можно найти даже указания на то, где в тот или другой момент находилась любая рота, какой аульчик она брала, сколько было убитых и раненых и какие кто получил отличия. В этих описаниях, правда, то и дело мелькают слова: «кабардинцы», «чеченцы», «ичкеринцы», но из содержания книги не видно, чтобы они занимались чем-либо, кроме драки. И, прочитав с сот-ню страниц, привыкаешь смотреть на этих чеченцев, кабардинцев и пр. как на какие-то дерущиеся машины, для которых безразлично, что ни колоть, лишь бы была возможность подраться. Сейчас они дерутся с русскими, потому что поблизости случились русские. Если же вам интересно знать, что они делали, когда русских не было, - ответить нетрудно: дрались, должно быть, друг с дру-гом. Таковая в двух словах история Кавказа, как она представляется в наши дни!

Не знаю, как вас, а меня подобная «история» мало удовлетворяет. Думал я, когда предлагал нашей интеллигенции заняться своей народной поэзией и поискать в ней ответов на многие жгучие вопросы прошлого, что и других туземцев она тоже не удовлетворя-ет. Но оказалось, что я ошибся: вот уже почти 2 месяца, как статья напечатана, а в «Казбеке» не появилось ни одной сказки, ни одной песни. Отчего же это?

Происходит это - я так думаю - оттого, что в наш практический век занятие собиранием и переводом песен и сказок может показаться совсем пустым делом. Как это я, учитель, врач или офицер, стану вдруг собирать, записывать и переводить песни, стану тратить на сказки время, которое, говорят, стоит денег? И из-за чего все это? Чтобы потом напечатать и тем способствовать собиранию материалов для какого-то там историка Кавказа, который неизвестно когда явится, да и явится ли еще когда-нибудь вообще? А между тем... пока туземцы о себе молчат, не-тузем-цы о них пописывают. И как пописывают! Недавно мне попалась в руки одна книжонка, трактующая о чеченцах¹Книга, о которой пишет Б. Шаханов автopy комментария неизвестна.. Удивительные сведения сообщает нам автор названной книжонки об этом народе. Оказывается, что чеченец - это совершенно особенное существо, на человека вовсе не похожее. У него нет совершенно нервов, он не знает, что дурно и что хорошо, ему незнакомы ни дружба, ни любовь, даже к своим собственным детям. Прочел я эти строки и призадумался. По-видимому, для автора что чеченец, что кабардинец, что еще кто-нибудь другой в том же роде -все равно. Сегодня он пишет о чеченцах, завтра возьмет да и напишет о кабардинцах...

Не знаю, может, против чеченцев у автора книжонки и есть какой-нибудь особенный зуб, но вряд ли много лучше думает он и о других «басурманах»²Басурман - архаизм, презр.: иноверец (преимущественно о магометанине).. Книга находится в обращении уже несколько лет, и никто из чеченцев еще на нее не ответил, следовательно, косвенно с ней согласились. Может быть, скажут, что на всякое чиханье не наздравствуешься, что перлы, рассыпанные автором, безвредны уже по своей очевидной предубежденности и озлобленности. Совершенно верно. Кто знает Кавказ хоть немного, тот разберет легко, что в ней правда, а что нет. Но много ли таких? А для массы прочитавших эту книжонку так и останется в памяти, что чеченца нельзя даже назвать животным, потому что и животному не чужда любовь к своим детенышам, а есть он какое-то исчадие ада, обитающее в С. Восточном углу Кавказа, которое самое лучшее было бы истребить, а не баловать, - как это иногда теперь делается, - именем человека!

О книге этой я вспомнил недавно, когда мне рассказали об одном случае, бывшем этим летом в горах Баксана, в Урусбиевском обществе. Молодой горец, таубий Измаил Урусбиев³Молодой горец таубий Измаил Урусбиев... - согласно посемейным спискам Урусбиевского поселка 1886 и 1905 годов, этот Исмаил -сын Адильгирея Урусбиева., застрелил нечаянно из ружья своего двоюродного брата и так был поражен этой смертью, что тут же покончил с собой. Обстоятельства этой грустной истории таковы, что ее следует рассказать поподробнее.

Муса и Измаил Урусбиевы были не только братьями по крови, но еще и молочными братьями⁴Т. е. эмчеками. По обычному праву балкарцев привилегированные классы отдавали своих детей на воспитание в семьи нижестоящих сословий (которые получали название аталыков), вследствие чего семьи эмчека и аталыка обязаны были нести определенные обязанности по отношению друг к другу. Эмчеками называли как воспитанников, так и детей аталыка по отношению к эмчеку.: одна грудь их выкормила. До 13 лет они прожили вместе в одной семье и за это время так привыкли и полюбили друг друга, что дружба и близость не прервались и после возвращения под отчий кров. Это лето они проводили вместе на горных пастбищах под Эльбрусом. В тот день, когда произошла драма, о которой я хочу рассказать, Измаил охотился с утра на туров. Под вечер, когда он спускался уже к хутору, ему встретился Муса, и между братьями, как это часто бывает у гор-цев, возник шуточный спор о меткости глаза. Измаил просил Мусу положить шапку, а Муса предлагал попасть сначала в камень, а потом уже требовать папахи. Измаил согласился, но в то время, как он снимал ружье с плеча, раздался выстрел, крик и... Муса лежал мертвым. Что сделалось с Измаилом – передать трудно. Мальчишка пастух, бывший свидетелем всей сцены, говорил, что он был похож на помешанного. Когда он убедился, что брат убит им и надежды на спасение нет, он отошел на несколько шагов, зарядил ружье, но прошло более 10 минут, прежде чем ему удалось изловчиться и выстрелить в себя. Пуля попала в грудь, но, несмотря на рану, Измаил подошел к брату и со словами: «Ну, Муса, теперь уже недолго, скоро я буду с тобой!» - лег около него. Между тем на выстрелы и на крики мальчика начал сбегаться народ с соседних кошей. Измаил все время находился в памяти и сохранил присутствие духа до того, что вспомнил о своих мелких дол-гах и просил передать часы брату. Мысль, что он, убийца, еще жив, тогда как брат уже умер, терзала его невыразимо. Он просил окружающих, из любви к нему, дать револьвер или кинжал, говоря, что если бы теперь он и остался жить, то все равно позора ему не снести и при первом же случае он покончит с собою. Несколько часов длилась эта ужасная агония. Но вот раненый узнает, что послали в аул за родными. «Как, - говорит он, - придут еще из аула смотреть на мой позор? Будут говорить: вон лежит Урусбиев, убивший своего брата. Неужели Бог меня не услышит и не даст мне умереть спокойно?!» И здесь начинается сцена, при одной мысли о которой кровь стынет в жилах. Повторив о пистолете и по-лучив отказ, Измаил начал собственными руками раздирать рану и рвать на куски внутренности и, спустя полчаса, истекая кровью, умер.

Пусть этот случай послужит маленькой иллюстрацией к словам упомянутого нами автора, что чеченцу (туземцу?) недоступны какие-либо порывы бескорыстной дружбы или любви и что под каждым его поступком скрывается пружина корыстолюбия или личных выгод. Измаилу Урусбиеву нечего было бояться. Речи о преднамеренном убийстве быть не могло, тем более, что был свидетель смерти Мусы. Но мысль, что он, братоубийца, будет жить, тогда как брата уже не будет, что ему придется видеть горе матери убитого и чувствовать себя причиной ее слез, - так на него повлияла, что он не выдержал и последовал за братом.

А сколько еще других таких же безвестных Измаилов скрывается в аулах по горам и ущельям, сколько еще примеров того, что и под черкеской бьется горячее, преданное и благородное сердце! Но все это покрыто пеленой! Мы молчим, и жизнь наша иллюстрируется лишь теми небольшими объявлениями, которые десятками попадаются на последних страницах официальных газет: «Пропал мерин гнедой масти, грива налево, без тавра и пр.».

До каких же пор будет длиться это молчание и почему молчим мы? Неужели нам нечего сказать о себе и живется нам так хорошо, что лучше и не надо? Или, быть может, затрудняет литературная обработка, недостаток времени для того, чтобы ею заняться? Но в этом случае весь материал может быть присылаем на мое имя в редакцию «Казбека», и пусть автор будет уверен, что встретит во мне участие и самое горячее желание помочь нашему темному брату. Наши интересы общие, и делу мы служим одному. Быть может, вместе нам удастся сделать что-нибудь и пролить луч света на туземца и его жизнь, о которой пока писали и пишут лишь в духе мерзенькой книжонки.

III

После 2-месячного перерыва вновь стали выходить «Материалы для изучения и решения поземельного вопроса в Нагорной полосе Терской области» Н. П. Тульчинского⁵Напечатаны в газете «Казбек» за 1899 г., в № 481-490, 533-541. К этой теме (изучение поземельного вопроса в Нагорной полосе) Н. Туль-чинский возвращался неоднократно (см. Терские ведомости. 1901. № 36, 41-46, 54-56 и др.).. Вновь замелькали строчки с малопонятными для большинства публики словами: «бе-генда»⁶Кандидат исторических наук К. Г. Азаматов институту бегенда дал такое краткое определение: «бегенда есть поземельный институт при котором дебитор закладывает свою землю бессрочно или со сроком кредитору за долги (деньги, скот, холопы), при этом кредитор и его наследники пользуются землей безраздельно до получения своего долга, но право собственности остается за дебитором» (Азаматов К. Г. Социально экономическое положение и обычное право балкарцев в первой половине XIX века. Нальчик, 1968. С. 43). К началу XX в. бегенда несколько изменила свое содержание, так стали называть простую аренду земли., «ортакъ»⁷Ортакъ - аренда земли, инвентаря, сельскохозяйственных животных, широко распространенный в Карачае и Балкарии социальный институт, имеющий несколько разновидностей., «эмчек»⁸См. примечание 4. и с рядами «скучных» цифр. Но для нас появление «Материалов» составляет эпоху. При маломальском знакомстве с условиями жизни туземца, невольно поражаешь-ся обилием в ней всякого рода «вопросов» - вопрос поземельный, вопрос сословный, школьный, - (ведь тоже вопрос, хоть он и не звучит так складно, как первые два) и масса других мелких. Объединяет всю эту толпу вопросительных знаков один общий, который и выражает собой неопределенность самого существования туземца - «вопрос туземный»⁹Намек на то, что решение поземельного вопроса балкарцев откладывалось на десятилетия, в то время как для крестьян это был самый животрепещущий вопрос, требующий незамедлительного решения.. Со стороны смотреть, эти вопросы явление очень любопытное и созданы они, по-видимому, для того, чтобы людям с «независимым положением» и серьез-ным складом мыслей было о чем потолковать на досуге. Но поставьте себя на место туземцев, и вы получите, что сумма –ешений современных вопросов сконцентрируется у вас в один вопрос будущего: «быть или не быть?».

Остановимся хотя бы на поземельных делах. И скотовод, и хлебопашец живут землей. Она для них все и является главным объектом и их интересов, и их споров. Но ни одну секунду не должен он забывать, что над ней тяготеет знак вопроса! Ни ку-пить, ни продать, ни заложить! Возникли недоразумения - обра-тись в горский суд. Но что делать, если и его решение не удовлет-ворило? Знак вопросительный! Предположим, что я живу своим клочком. Я не желаю ни продавать его, ни закладывать, покупать новых - тоже. Казалось бы, чего тут еще? Увы, и я тут не избавлен от гнета вопросительного знака! Я буду вечно жить под кошмаром грядущего «решения», и вечно меня будет преследовать мысль, что по этому решению мой участок попадет в чужие руки, а мне отведут другой. И вот я начинаю каждому приезжему в аул задавать один и тот же неизменный вопрос: нет ли хапаров? (Новостей.)

Увы, хапаров нет!

Правда, с другой стороны, какой египетский труд разобраться во всей этой путанице земельных отношений, столь не похожих на те, которые установлены правом культурных народов. Заклад перемешан с арендой и длится десятки лет, фамильные земли, проданные много лет тому назад, могут быть выкуплены старыми владельцами у новых за ту же цену, даже помимо желания этих последних. Всюду обычай и ни клочка документов! И в этом хаосе мелькнули вдруг «Материалы» г. Тульчинского! Вот в этом смысле появление их и составляет эпоху.

До сих пор земельным вопросом если и занимались, то под сурдинку, и труд г. Тульчинского является первым опытом обсуждения его в печати. Собственно говоря, название «Материалов» мало к нему подходит. Это не «Материалы для решения вопроса», а самое его решение. Правда, решение это, на мой личный взгляд, страдает некоторой «односторонностью» (Автор, насколько нам известно, имеет в виду частную собственность некоторых привилегированных фамилий, но мы этой «односторонности» в труде г. Тульчинского не видим, хотя охотно дадим место всякому возражению в интересах полного разъяснения этого, в высшей степени важного, вопроса. К сожалению, г. Шаханов на этот раз очень лаконичен, что, впрочем, объясняется тем, что он еще не получил окончания первой части «Материалов». (Примечание редакции газ. «Казбек». - Сост.)): незаметно для самого себя автор впал в роль прокурора одной из заинтересованных сторон, и это-то отсутствие объективности и составляет главный недостаток его труда¹⁰Б. Шаханов призывает Тульчинского к объективности в оценке состояния поземельных отношений..

Нельзя согласиться и еще кой с чем в «Материалах». Сюда относится, между прочим, теория образования частной собственности в горах, а также высказанный в них взгляд на горские суды. Впрочем, касаться всего этого мимоходом в «Этюдах» не место. Труд г. Тульчинского серьезный, и отвечать ему надо серьезно же, а для этого следует подождать окончания выхода если не всех «Материалов», то, по крайней мере, той их части, которая касается горских обществ Кабарды¹¹Б. Шаханов имеет в виду Балкарию..

Но во всяком случае, нельзя не сказать г. Тульчинскому спасибо. Много труда и времени поглотили его «Материалы», и в каждой их строчке звучит любовь к делу и искреннее желание пролить свет на этот запутанный вопрос. Заслуга г. Тульчинского велика и в том еще отношении, что труд его не остался под спудом и его живое слово, надо надеяться, заставит высказаться по этому же предмету и кой-кого из туземцев, интересы которых так или иначе «Материалами» затронуты, а это единственный способ разобраться в этом наиболее хаотичном и наиболее жгучем вопросе будущего наших гор.

* * *

Недавно мне случилось присутствовать на одной туземной свадьбе в ауле.

Большой двор был почти вплотную заполнен народом. Вдоль стен, на камнях, сидели старики, молодежь стояла группами, переговариваясь с толпой девушек, как-то робко забившихся в один из углов. Под мерные удары ладошей, под звуки гармонии, выводившей однообразно-печальный мотив старинного танца, по свободной площадке двора двигалась девушка. Чем-то грустным, какой-то затаенной заботой веяло от этой худенькой, почти детской фигурки. С полуопущенными руками, с наклоненной головой, почти машинально выделывала она знакомые с детства фигуры и так же машинально вернулась на место. Ее сменила другая. Эта улыбалась, но ее глаза, устремленные куда-то вдаль, говорили о том, что мысли ее далеко. О чем она думала? Что таилось у нее там, глубоко, на душе? Скажет ли она кому-нибудь это?!

А гармоника играла, ладоши хлопали, и девушки все танцевали, танцевали и танцевали...

- Надинь! Нравится вам? - послышалось с балкона по-русски.

- Нет, я ожидала большего. Слишком однообразно: и музыка и танцы! - ответил женский голос.

Но вот музыка смолкла. Гостям, русским из соседней Калы, хозяин вынес стаканы с чаем. Это был богатый и влиятельный горец, и желание угодить важным гостям было написано на его лице.

- Кучук! - обратился к нему один из гостей. - Отчего же они не поют? Разве у них нет своих песен?

- Нет, песни у нас есть. Если хотите, можно сказать. В группе стариков задвигались. Подошла молодежь, круг сомкнулся и один из старцев запел. Протяжно и заунывно пел он об отдаленных временах богатырей-нартов, об их громких делах, о жизни, чуждой лжи и измене. Ему вторил хор так же заунывно, так же гну-саво. Все приутихло. Девушки забились еще глубже в угол и, робко прижавшись друг к дружке, впились глазами в певца.

А вдали могучий горный хребет, залитый пурпурными лучами заходящего солнца, смотрел на эту горсть своих сынов, такую бедную и жалкую, и, как бы вторя унылой песне, шептал: «Все это было, было, прошло и не вернешь тех людей!».

- Послушайте! Да ведь это Бог знает что! Ни мотива, ни...

- Гнусавят!

- Нет, ха, ха, ха, вот так пение!

- Вы только послушайте, хор, хор-то каков!..

Увы, они не поняли! Здесь все было им чуждо. В танцах мало огня, в мелодии мало жизни. Они ожидали большего, – оказалось неинтересно. Да, они не поняли, что здесь выливалась вся горечь тяжелой, безотрадной жизни без надежды, без малейшего просвета в будущем. Но не мы ли виноваты в этом?

IV

Помнится, в первом этюде я говорил о том, что туземцы упорно молчат, и убеждал их писать о себе Но вот на днях мне попалась статья туземца, и я вижу, что надо сказать еще несколько слов о том, как туземцу писать не следует.

Статья озаглавлена «Последствия калыма»¹²Автор статьи «Последствия калыма» не установлен.. Содержание ее в 2-х словах, следующее: в 1895 году владикавказская консистория¹³Консистория - учреждение по церковным делам. сделала распоряжение об уничтожении калыма среди православных осетин, и осетинский народ был очень доволен. «Но, к сожалению, в непродолжительном времени требование калыма возобновилось с прежней силой 300 600 р.». Автор удивлен и негодует. Калым вреден, его уничтожили, осетинский народ был весьма доволен, и вдруг такой пассаж: «требование калыма возобновилось с прежней силой»! «Нельзя ли, - говорит он, - найти меры на такое прочное уничтожение калыма, чтобы никакими поворотами невозможно было возобновить его».

Что калым вреден - с этим никто не спорит. Что для большинства трудно его выплатить, что за неимением денег приходится умыкать невесту, а это поддерживает у осетин нежелательный взгляд на женщину; что осетинки невежественны, а пока невежественны они, будут невежественными и их дети, т. е все тот же осетинский народ – со всем этим я согласен. Готов согласиться даже и с тем, что, говоря словами автора-туземца, «поучительная жизнь образованных матерей, отражаясь в привязанных к ним детях, могла бы выработать в них более благовоспитанных и полезных людей». Но вот с тем путем уничтожения калыма и увеличения в Осетии благовоспитанных людей, который он предлагает в своей статье, согласиться «решительно невозможно». Консистория унич-тожила его бумагой, а он оказался учрежденным не бумагой, а обычаем и потому вышло конфузное qui pro quo¹⁴Qui pro quo (лат.) - одно вместо другого, путаница, недоразумение.: все были довольны, а калым продолжали платить по-прежнему. По-видимому, автор думает, что если бы написать еще одну бумагу, то эта уже его добила бы окончательно. Я же, увы, полагаю, что ему пришлось бы вновь удивиться: требования калыма возобновились бы с прежней силой.

Как это ни странно, а автор туземец, плачась на вредные последствия калыма и вы–ажая надежду, что на «статью сию будет обращено внимание», забыл обратить внимание на то, что делается вокруг него и что делает он сам. Перед своей фамилией он машинально подмахнул слово «учитель», наивно думая, что оно выражает нечто вроде «коллежского секретаря»¹⁵Коллежский секретарь (советник) - гражданский чин, в соответствии с табелью о рангах состоял в 6-м ранге, соответствует чину полковника военной службы. или «титулярного советника»¹⁶Титулярный советник - гражданский чин 9-го класса в табели о рангах., иначе он не просил бы других придумать способ прочного уничтожения этого зла, а сказал он его сам.

Ведь автор - учитель. У него есть школа. Десятки детишек, мальчиков и девочек, проходят ежегодно через его руки и от него впервые узнают о том, что дурно и что хорошо. Он рассказывает им, быть может, иногда, что их народец и беден и дик, что они будут если не из числа первых, то из числа немногих, просвещенных грамотой и умеющих отличать правую руку от левой, и что это налагает на них обязанность принести посильную пользу своему народу, как приносит ее он, учитель. Вот тогда бы его ученики, эти черные и белые головки, выросши, став на ноги и расселившись по своей Осетии, повторили бы по всем ее углам заветы своего учителя и уничтожили бы и калым, и другие вредные обычаи, да так, что «никакими поворотами они уже больше бы не возобновились».

Вот что я хотел сказать учителю-автору. Еще 2 слова о языке, которым написана его статья. Ведь слог тоже великое дело. Как бы хороша сама по себе ни была мысль, но раз она изложена в смешной форме, результат ее будет совсем не тот, которого добивается автор. Статью, подписанную туземцем, читают уже с маленьким предубеждением и надеждой встретить в ней каких-нибудь «мая», «твая». А когда еще эта «мая», «твая» написаны в семинарском стиле, то выходит совсем карикатурно, и если и обращает на себя внимание, то вовсе не в том духе, как этого желал бы сам учитель-автор.

Мне лично было вдвойне досадно читать «последствия калыма». Досадно, во-первых, потому, что они принадлежат к числу тех немногих строчек, которые пишет туземец о туземцах же, а во-вторых, потому, что туземец этот - учитель. Но может быть, теперь и сам автор желал бы взять их обратно?

* * *

Не поможет ли мне читатель разобраться в одном эпизоде, свидетелем которого я был недавно?

Дело происходило в ресторане. К одному господину, по-видимому немцу, ужинавшему за общим столом, подошли двое - рус-ский и туземец. Русский поздоровался с немцем и почти сейчас же предложил выпить за чеченцев. Туземец принял тост и чокнулся, но немец запротестовал и начал пушить чеченцев вдоль и поперек. И такие-то они, и сякие-то, воры, мошенники, фанатики. Об исти-не, вроде той, что все они поголовно разбойники, не стоит и упоми-нать, но в этой филиппики¹⁷Филиппики - гневная обличительная речь. были и такие выражения, которые в печати звучали бьТнесколько неудобно. Русский защищал, но против-ник его очень уж разошелся и потому защита хромала. А туземец? Он сидел тут же рядом, и ни один мускул не дрогнул на его лице! Оно, казалось, говорило: «хорошо, что я глух и ничего не слышу!»

Я долго следил за этой сценой. Мне все казалось, что в конце концов и черкеска проявит признаки жизни и скажет немцу два слова, хоть бы таких: «вы знаете, что я чеченец. Думайте о нас все, что вам угодно, но будьте несколько деликатны, не говорите этого так громко и в моем присутствии». И я ждал. Но немец говорил, русский подавал ему протестующие реплики, а туземец рассматривал букет запыленных бумажных цветов, канделябры и фигуру узора на скатерти!..

– «Скажите, пожалуйста, вы туземец?»

- «Да».

- «Чеченец?»

- «Да».

- «Неужели же вы могли так спокойно слушать все то, что говорил этот господин, и не считали нужным сказать хоть слово в защиту своего народа?!»

Знаете ли, что он ответил? Полушепотом, как бы извиняясь и боясь потревожить и прервать речь «его», ту речь, в которой ругали чуть ни площадными словами отца, братьев и его самого, он сказал:

- «Это, знаете, так, промеж себя, дружеская беседа»!!

Что же это такое? Кто мне даст ключ к этому эпизоду? Очевидно, к безответственности в печати надо прибавить еще и словесную безответственность.

V

Я получил 2 письма от туземцев. Одно от осетина, подписавшегося «Авхард»¹⁸«Авхард» - псевдоним не установлен. Слово в переводе с осетинского означает «обиженный, оскорбленный».. Он просит обратить внимание общества и православных осетин в особенности на ардонскую семинарию. Другое от чеченца Н. Н. Этот ничего не просит и ни на что не обращает внимания. Но сначала несколько слов о самих письмах.

Чем-то хорошим и свежим пахнуло на меня от строк г. Н. Н. Мне показалось, что я читал их уже где-то, что они знакомы мне давно. В каждом слове этого письма чувствуется такая страстная жажда деятельности, такое искреннее желание помочь чем-ни-будь своему темному собрату, что, читая его, невольно прощаешь автору все те странности и преувеличенности, которые при дру-гих условиях звучали бы ходульно и фальшиво. Видимо, автор принадлежит к числу тех людей, которое говорят то, что дума-ют, и пишут, что говорят. И в этой-то черте, быть может, и кроется причина того светлого впечатления, которое производят на читателя его строки.

Г. Н. Н. спрашивает меня, между прочим, что ему делать, как применить свои знания с наибольшей пользой для народа. Он готов пожертвовать собой. Жертвовать собой, конечно, не надо, но фраза моего корреспондента вовсе не так наивна и бессодержательна, как то может показаться с первого взгляда. Просидеть 10–12 лет на школьной скамье, получить высшее образование, добиться положения, денег, а затем бросить все, зарыться в аул на жалкое жалование сельского учителя и жить там в глуши, без поддержки и общества, с одним лишь сознанием святости дела, которому служишь, - не значило ли бы это пожертвовать собой? Эта жертва настолько велика, требует столько душевных сил и самоотвержения, что и я не решаюсь даже о ней говорить. Но ведь наш туземец так беден, так беспомощен, что есть тысячи способов быть ему полезным и не жертвуя собой.

Выйдите часов в 7 утра на бульвар. Город еще не проснулся, магазины заперты, но бульвар не пуст. То на одном, то на другом конце его вы заметите группу рваных черкесок, как-то беспомощно озирающихся по сторонам и не знающих, как себя держать среди чуждой им обстановки. А между тем не простое любопытство привлекло их сюда: у всех их есть какое-нибудь дело. Вон проходит мимо них офицер. Черкесы зашевелились и почти набросились на него. Послышались гортанные звуки нерусской речи: офицер - тузе-мец. Но посмотрите, как ему хочется поскорее отделаться от незваных земляков! Здесь ведь не аул! Да и какая тоска с ними возиться! Не прошло и двух минут, как офицер зашагал уже дальше, оставив черкесов все так же беспомощно озирающимися по сторонам.

Отчего он их оттолкнул? Он думал: «помоги я этим, они вернутся в аул и расскажут всем, что я устроил их дела. Через месяц моя квартира превратится в базар, а я сам не буду знать ни минуты покоя. Обойдутся и так как-нибудь».

Конечно обойдутся, но только как? Объясняясь знаками и кой-какими словами, расскажут они одному из тех ходатаев, которые давно уже поджидают их у дверей суда и конторы нотариуса, кого и о чем хотят просить. Привычной рукой ходатай настрочит на двух листах прошение, получит двугривенный, и счеты кончены. Черкес сложит бережно «бумагу», завернет ее в платок, положит за пазуху и отнесет в суд или канцелярию. Но знает ли он, о чем хлопочет? Открыть двери своей квартиры для толпы, ходить с ней по судам и конторам конечно трудно. Это значило бы пожертвовать если не собой, то своим покоем. Но не надо и этого. Не нянчиться, не отречься от себя для дикаря-туземца нужно, требуется лишь не гнушаться им, не отталкивать, стараться принести ему посильную помощь - вот о чем говорю я. Это не трудно, по силам каждому, а многие ли из нас это делают?

Но я увлекся. Думаю все-таки, что г. H. Н. понял, что я хотел ему сказать. Быть полезным можно во всем и при всяких условиях, даже на школьной скамье. Помните, что я говорил о наших сказках, песнях, преданиях, о нашем эпосе? Ведь он гибнет, а в нем вся наша связь с прошлым. Если мы его не ценим теперь, то когда-нибудь да оценим, а что если будет поздно, если к тому времени и ценить-то уже будет нечего? Не обезличиваем ли мы себя сознательно сами?

Лично я считал бы, что труды мои не пропадают даром, если бы результатом этих этюдов явилась хоть одна напечатанная легенда, если бы среди ежедневных корреспонденции из станицы стали мелькать корреспонденции из аулов. Для большинства ведь мы все еще загадка, разгадывая которую, одни говорят «черкесы», а другие - «разбойники». А мы просим только одного: «не создавайте особого масштаба для оценки наших дел и поступков, смотрите на нас без злобы и ожесточения, так просто и человечно, как смотрите вы на остальных людей».

Совершенно иначе пишет г. Авхард. В его письме нет и тени той экзальтированности и восторженности, которая бросается в глаза при первом взгляде на письмо г. Н. Н., хотя несомненно, что и г. Авхард очень еще молод. В этих двух письмах сказалась вся разница между чеченцем и осетином. В то время как первый чего-то жаждет, ищет, к чему-то стремится, второй деловым, почти сухим тоном говорит, что называется, по существу.

Г. Авхарда поразил следующий факт. Несколько лет тому назад многие, окончив ардонскую семинарию, не довольствовались образованием, в ней полученном, и искали высшего. С некоторых же пор явление это стало наблюдаться все реже и реже и в этом году в академию поехало всего 2-е. Г. Авхард спрашивает, чем все это может быть объяснено, тем более что окончившим курс в семинарии предоставлены права на получение дальнейшего образования, на что есть несколько циркуляров свыше.

Г. Авхард обратился с этим вопросом ко мне, но я, к сожалению, в этой области совершенно некомпетентен.

VI ¹⁹Следует предположить, что этюд пронумерован в оригинале ошибочно VII.

Неделю тому назад в «Казбеке» была помещена статья г. Гап-по²⁰Гаппо - Гаппо Баев. Г. В. Баев долгое время входил в состав администрации Терской области. «Слава Нузала», посвященная отчасти древнеосетинской поэме «Алгузиани»²¹Поэма «Алгузиани» с комментариями учителя Тифлисского реального училища М. Дженашвили была опубликована в СМОМПКе (1897. Вып. 22. Отдел I. С. 90-198).. Оставив в стороне «Алгузиани» - как поэму, значение и ценность которой не только для осетин, но и для ту-земцев всего Северного Кавказа вообще не подлежат сомне-нию, остановлюсь на истории самой рукописи.

Меня в ней больше всего поразил следующий факт: до 1840 года рукопись «Алгузиани» хранилась в сел. Нузал в часовне. Осетины ее берегли в продолжение многих веков, но заговорили о ней только тогда, когда она пропала²²По поводу пропажи «Алгузиани» и реакции Б. Шаханова на это событие проф. Б. А. Алборов писал: «В своих статьях он (Шаханов - Т. Б.) призывал к бережному собиранию памятников народно-поэтического творчества горцев, их бережному хранению и изучению. Он с негодованием писал о похищении из Нузальского склепа молельни драгоценной исторической поэмы «Алгузиани» грузинским священником Русишвили и о соскоблении надписи о 9 братьях осетинского царя Ос-Багатара грузинским священником Самаргановым» (Архив КБИИФЭ, ф. 26, oп. 1, ед. хр. 6).. «История наша пропала навеки», - говорил народ. К счастью, пропала она не навеки, и не бесследно, но вот что прискорбно и горько: «нузальский ориги-нал был с портретами царей Осетии и в заголовке рукопись имела раскрашенное изображение самого Алгуза», - а ее-то, как можно видеть из приведенных ст–ок М. Г. Джанашвили, и нет. Но где же она?! «Поэма Алгузиани» маленькая страничка из скорбного листа наших святынь и драгоценностей. Кавказ богат в археологическом отношении. Лет 30 тому назад на него налетела толпа ученых, рыли, сверлили, терзали недра «колыбели народов», наклеили свою добычу на папки и исчезли так же внезапно, как и появились. Я далек от мысли обвинять их в расхищении, - сохрани меня от этого Бог: среди них есть такие имена, перед которыми я, как туземец, преклоняюсь, да и всем остальным были чужды какие-либо меркантильные побуждения. Но беда вся в том, что они работали не только для науки, но и для какого-нибудь археологического общества. Бусы, позументы, черепки, монеты уложены в картонки, увезены за тысячи верст, принесены в дар му-зею, занумерованы, поставлены в шкаф под стекло и преданы забвению. И долго потом новгородец, москвич или петербуржец будет скользить по ним рассеянным взором, недоумевая в душе, зачем это набили шкаф подобной дрянью? Каталог говорит: «Мо-нета времен царя Оса-Багатара». – «Что за Ос-Багатар такой? И имя какое странное! Должно бГыть, какой-нибудь скифский царек!» А между тем, какую ценность приобрела бы та же монета в глазах осетина, не совсем еще захваченного «кукурузой» и «рудой»!

Москвичи, петербуржцы, новгородцы, даже парижане смот-рят на наши древности, исследуют, изучают и забрасывают их, но что же остается нам? Ведь нас они касаются гораздо ближе, чем их!

А мы в лучшем случае можем лишь утешить себя мыслью, что об «Алгузиани», например, нам известно следующее: Нузальский оригинал, с портретами царей Осетии и раскрашенным изображением самого Алгуза, в 1840 году похищен священником И. Руссишвили!

Несколько лет тому назад у нас во Владикавказе устроился Терский музей. Я в нем не был, но о содержимом могу судить по тем кратким заметкам, которые попадаются о нем в печати: «пожертвована гривна времен царя Алексея Михайловича», «пожертвован пятак 1798 года». Что же, интересно, конечно, и это. Как интересны москвичу монеты Оса-Багатара. Но где же нузаль-ская-то святыня, где поэма «Алгузиани», эта единственная истори-ческая рукопись Осетии?! Исчезла ли она окончательно с лица земли или приютилась в одном из тех музеев, где новогородская гривна говорит несравненно больше сердцу, нежели десятки подобных рукописей, будь они хоть разъединственные в своем роде. Кто разрешит эту загадку? Где искать для нее Эдипа?²³Эдип - в древнегреческой мифологии сын царя г. Фив - Лая, убивший своего отца и женившийся на матери по неведению. Когда Эдип узнал о случившемся, он ослепил себя. Судьбе Эдипа посвящены трагедии Софокла, Еврипида и др.

Археологи не оставили и до сих пор Кавказа. Приезжают даже иностранцы. (Как барон де Бай.) Они не жалеют денег, скупают старые монетки и битые черепки, завалявшиеся среди хлама в сундуках осетин, чеченцев, кабардинцев, и увозят их для своих частных и общественных коллекций. Наш терский музей не располагает денежными средствами и существует, насколько мне из-вестно, почти исключительно доброхотными пожертвованиями. Ну а раскопки производить он тоже не имеет права? В летнее время нашлось бы наверное немало охотников прийти ему на помощь в этом деле вполне безвозмездно. А сколько бы других святынь и гордостей, теперь никому неведомых, было бы сохранено и какое бы значение он приобрел, если бы он стал «Терским» ни по одному только названию, но и по содержимому!

А, впрочем, чего это я так раскипятился!

Не новый ли это вопль в пустыне?

VII

Г. Ешевский поместил в «Казбеке» по моему адресу маленькую отповедь, в которой уличает меня в каких-то тайных помыслах и ядовитых ухищрениях²⁴Ешевский К. К земельному вопросу в Кабарде // Казбек. 1899. № 557. 23 сентября.. На отповедь эту я не хотел сначала отвечать вовсе, да и мудрено, признаться, на нее ответить! С одной стороны, просьба редакции не переносить полемики на личную почву и полнейшее нежелание полемизировать с кем бы то ни было в этом направлении, а с другой - отвечать «по существу» столь же затруднительно, как и вести полемику о «личности» г. Ешевского. В статье его я мог изыскать всего два «факта»: первый - «Я живу в Нальчикском округе уже 13 лет», второй -«Горский быт известен мне не хуже г. Шаханова».

Что я могу сказать на это? – Выразить лишь свое полнейшее удовольствие, да и пожелать еще разве автору дожить там же до Мефусаиловых лет²⁵Мафусаиловы лета - в ветхозаветных преданиях Мафусаил считается одним из праотцев человечества. Мафусаилу приписывается необык-новенное долголетие - он прожил 969 лет., - а чтобы спорить - да сохрани меня Бог! И так «по существу» мы согласны, лучше всего было бы молчать, и если я теперь не молчу, то лишь потому, что г. Ешевский нашел в моем «Этюде» нечто такое, что является сюрпризом не только для читателей, но и для меня самого, - враждебное отношение к г. Тульчинскому и желание умалить значение его «Материалов».

Прочитав мой III «Этюд», г. Ешевский сказал себе: «г. Шаха-нов говорит, что появление труда г. Тульчинского составляет эпоху. Но это - лукавство. Настоящая цель этюда - «умалить его значение», и, придя к такому оригинальному умозаключению, сел и написал статью на тему: «Да не безызвестно будет публике, что г. Шаханов-Джанхотов старается бросить тень на ценность самого труда г. Тульчинского и ослабить впечатление, производимое этими любопытными «Материалами». Причем не из числа обыденных, и, следуя ему, я должен был бы решить, что г. Ешевский недоволен моим «Этюдом» лишь «по-видимому», и, исходя из этого соображения, принести ему благодарность за сочувственный отклик. Но я боюсь упрека в плагиате.

Г. Тульчинского я не только не «критиковал осторожно», но и не критиковал вовсе. Не критиковал потому, что считал скороспелые ответы на «Материалы» неуместными, сам же я в Нальчике не живу, следовательно, для того, чтобы ответить, должен или поехать туда и собрать кое-что на месте, или же ждать, пока мне вышлют материалы для ответа. В «Этюдах» же говорить о труде г. Тульчинского я считал неудобным еще и потому, что это было бы отступлением от той программы «Этюдов», которой я держусь. Моя обязанность отметить появление «Материалов» и ука-зать их значение, что я и сделал. Здесь же мною был высказан и мой личный взгляд на них, причем с выводами г. Тульчинского я не согласился. Но где же тут «умаление значения» «Материалов» и почему это мне непозволительно «свое суждение иметь»?

Отчего г. Ешевский мне не поверил и написал ответ на мои «помыслы» - это для меня тоже ясно: зная, что я таубий, он не мог допустить, что я признаю какое-нибудь иное разрешение земельного вопроса, кроме сохранения существующего status quo²⁶Status quo - существующее положение., и здесь-то вот, неожиданно для себя, потерпел маленькое фиаско - ясновидение на этот раз ему немного изменило!

На этом я и полагаю окончить «полемику» с г. Ешевским. К прискорбию, должен сознаться, что г. Ешевский, как оппонент, мне решительно не по плечу. В печатных строках я вижу лишь то, что напечатано, и поэтому никогда с г. Ешевским не только что не сговорился бы, но и не добился бы толку. А потому почел за лучшее сдаться г. Ешевскому на капитуляцию, признать себя вполне побежденным, заранее согласиться со всем тем, что и впредь ему будет угодно приписать мне и наложить «перст молчания на уста ».

Теперь, конечно, мне ничего больше не остается, как высказать свой взгляд на поземельный вопрос в горах Нальчикского округа и объяснить, почему с выводами г. Тульчинского я не согласился. Но прежде всего спешу оговориться: то, что я изложу ниже, никоим образом статьи г. 1шевского не касается, и с пер-вой частью «Этюда» имеет лишь ту связь, что ею вызвано. Говорю это из страха перед могущей возникнуть «полемикой».

Из «Материалов» г. Тульчинского вытекает следующее разрешение поземельного вопроса в горах Нальчика: земли, находящиеся в настоящее время в фактическом владении высшего сословия горцев - таубиев, следует конфисковать и предоставить в общее пользование. Сделать это надлежит, во-первых, потому, что большая часть их захвачена, а во-вторых, и потому, что тау-бии за потерю своих владыческих прав вполне уже вознагражде-ны при освобождении холопов. В подтверждение этого последнего положения г. Тульчинский в статье «Кабарда» (См. «Казбек», № 456.) проводит параллель между вознаграждением, полученным князьями и узденями Кабарды, с выкупной суммой, взятой таубиями, и причем оказывается, что 300 000 руб. больше первых. Здесь извинюсь перед читателями и вдамся в некоторые подробности.

Кабардинские князья и уздени получили 1 175 747 руб. (Цифровые данные взяты из той же статьи г. Тульчинского.) деньгами и на 30 000 вещей и движимости. Балкарские таубии деньгами взяли 231 926 руб. и вещей на 200 000 и остальные 1 100 000 исключительно землей (пахотные и покосные участки). Обратив внимание читателя на тот факт, что в горах почти весь выкуп составляет земля, по оценке на деньги, спрошу: что же бы вышло, если бы теперь эти земли признать за общественные? Не явилось ли бы это равносильным принудительному освобождению зависимых классов почти без вознаграждения их владельцев? Интересно знать, считает ли эту меру г. Тульчинский отвечающей требованиям справедливости.

Во-вторых, материальное положение таубиев нельзя и сравни-вать с положением привилегированных классов Кабарды. Странно, каким образом г. Тульчинский совершенно игнорировал такой крупный факт, как пожалование им свыше 90 000 десятин земли? Считая круглым счетом десятину по 60 руб., что недорого, ибо земля удобная сплошь, выйдет, что за потерю права над холопами они получили, кроме тех 1 200 000 еще 5 000 000, что в общем составит сумму в 6 200 000 руб. Что же касается земель, полученных таубиями, которые при освобождении оценены в миллион с лишком рублей - то ценность их лишь относительная. Десятина пахотной земли в горах ценится в 2-3 000 руб., но очевидно, что это не абсолютная стоимость, а чисто местная стоимость, вытекающая из привязанности горцев к родной земле. Для русского же или для земельного банка она вряд ли пошла бы и за 15 руб. с десятины. Несомненно, что впоследствии ценность всех этих «биченликов» и «сабанов» падет и в глазах горцев.

Остаются еще те земли, которые г. Тульчинский считает захваченными. Между ними есть большие пространства, но в этих пространствах немало и камней, да вопрос не в том, каковы они и сколько их, а в законности владения ими теперешними хозяевами. Относительно «захвата» говорить трудно. Спор, собственно говоря, может идти не о нем, а о времени, в которое он произошел. В эпоху господства исключительно права сильного иного основания для собственности не могло и быть. Захваты произошли, но никоим образом не раньше конца прошлого столетия, а для большинства земель момент этот отодвигается в глубь веков. Г. Ешевский говорит, что «многие весьма крупные захваты произошли, так сказать (!), у него на глазах». На подобные обвинения отвечать невозможно, ибо они и глухи, и голословны. Поэтому желательно было бы, чтобы г. Тульчинский указал несколько недавних захватчиков.

Положение массы в горах я никогда не называл легким. Напротив, во всех моих статьях проходит красной чертой указание на крайнюю трудность жизни в горной полосе и в горах Кабарды едва ли не больше, чем где-либо. Единственный выход - это обращение части земли, находящейся в настоящее время в частной собственности - в собственность общественную, но с другой стороны, отчуждение это явится актом крайней несправедливости, если произойдет без всякого вознаграждения ее теперешних владельцев.

Поземельный вопрос - нешуточный и выяснение его - не игра в бирюльки²⁷Игра в бирюльки - заниматься пустяками.. Судьба многих тысяч зависит от того, каким образом он будет решен, а потому всякое оружие в полемике о нем, кроме фактов, должно быть оставлено в стороне. Возражения же вроде: «Да небезызвестно будет г. Шаханову, что правда всегда односторонняя (?!)» - быть может, очень глубокомысленны, но, к несчастью, в данном случае вовсе неуместны, и я слишком уважаю себя и печатное слово для того, чтобы на них отвечать.