Этюды о Балкарии: Урусбиевы, Мисост Абаев, Басият Шаханов
Биттирова Тамара

САФАРАЛИ УРУСБИЕВ
СКАЗАНИЯ О НАРТСКИХ БОГАТЫРЯХ У ТАТАР-ГОРЦЕВ ПЯТИГОРСКОГО ОКРУГА ТЕРСКОЙ ОБЛАСТИ

Сказания о Нартских богатырях

Золотой Деует имел девятнадцать сыновей. Следуя вновь заведенному им обычаю, братья женились по очереди, начиная с младшего, а оружие надевали по старшинству, т. е. кому скорее наступало совершеннолетие. Старшего из них звали Алауган. Пока дошла до него очередь жениться, он незаметно для самого себя успел уже состариться.

У нартов по поводу этого сложилась даже поговорка, употреблявшаяся в смысле поношения: «Дай бог тебе остаться без жены, как Алаугану!» Последний, впрочем, и не подозревал о существовании такой поговорки.

Но вот, однажды, находясь на общественных играх, он невольно обратил внимание на двух рассорившихся мальчиков, которые, играя в альчики, заспорили о выигрыше.

- Я выиграл этот альчик, - говорил один.

- А нет, не ты, а я: пожалуйста, не спорь! - говорил другой.

- Нет, врешь: не ты, я выиграл! - кричал первый.

- Пусть я останусь без жены, как Алауган, если я вру!

На Алаугана, все время наблюдавшего ссору мальчиков, так подействовали последние слова, что он поднялся со своего места и ушел домой печальный, понурив голову. Теперь только узнал Алауган, что он состарился без жены, и состарился до того, что стал посмешищем –аже у детей.

«Если уж так, сказал сам себе Алауган, - то я женюсь во что бы то ни стало!» - И немедленно начал собираться в отъезд для отыскания себе невесты.

Он вывел свою лошадь Гемуду, которая обладала способностью говорить человечьим голосом и принимать вид всякого другого животного и которую он до этого времени держал в подземелье, кормя железными опилками.

Оседлав коня и надев на себя оружие, Алауган выехал из нарт-ских селений. Долго ехал он по красивым нартским землям и, наконец, завидел вдали какое-то черное пятно, которое, по мере приближения его, постепенно все увеличивалось.

Когда Алауган подъехал к нему на довольно близкое расстояние, то глазам его представилась громадной величины женщина-эмегена с откинутыми назад чрез плечо персями: она зачиняла трещины земли при помощи иглы, которая была величиной с хорошее бревно, а нитка - как аркан.

При виде такой громадины Алауган совершенно оробел и не знал, на что решиться. «Если пуститься бегом, - рассуждал он, -то эмегена догонит и, наверно, убьет, а не бежать и подойти к ней - страшно». Думал, думал и, наконец, решился он потихоньку подойти к ней сзади и тотчас взять ее перси себе в рот и таким образом сразу стать ее молочным сыном.

Так он и сделал. Эмегена быстро обернула голову и, увидев Алаугана, проговорила: «Ах, как жаль, что ты так скоро сделался моим ребенком, а то был бы для меня сладким кусочком...» Алауган, желая показать себя не трусом, ответил ей на это: «Ах, как жаль, что ты так скоро сделалась моей матерью; а то послужила бы отличной пробои для моего сырпына».

Затем эмегена спросила у Алаугана о том, куда и зачем он едет. Тот рассказал ей, что он до старости оставался холостым, а теперь едет отыскивать себе невесту.

– Ах, как это кстати! Я тоже вышла из дома как раз для того, чтобы найти жениха для своей единственной, прекрасной дочери; вот, право, какое счастливое совпадение! Пойдем к ней; увидев ее, ты, конечно, полюбишь ее!

Бедный Алауган с досады кусал себе губы, но делать было нечего; из опасения за свою жизнь он должен был волей-неволей согласиться на предложение эмегены, и они вместе отправились к ней на дом. Вскоре пришли они к громадной скале, в которой была большая пещера, заложенная тяжелым каменным засовом. Эмегена одной рукой отодвинула засов, и они вошли внутрь скалы. Долго шли они, то опускаясь, то поднимаясь, по тесным проходам, наконец Алауган увидел впереди мерцающий огонек. Когда приблизились к нему, послышался чей-то радостный крик: «Слышу людской запах, - вот-то будет славная закуска!» Это был голос эмегениной дочери.

Мать остановила ее, сказав, что это она ей привела жениха. Каково же было изумление Алаугана, когда он увидел громадную и страшно уродливую деву: зубы у ней были так велики, что нижние клыки доставали до носа, а верхние опускались до подбородка. Увидев ее, Алауган сильно опечалился: «Вот тебе на, -думал он, - хотел похвалиться перед нартами своей женитьбой, и приходится вот взять такую уродину!» Но делать было нечего, и он сидел опечаленным.

Сварив целого бугая, эмегены дали Алаугану несколько кусков мяса, а остальное все съели сами. После ужина все улеглись спать.

Поутру Алауган взял свою невесту, посадил ее на лошадь, а сам сел позади нее. Едва отъехали несколько шагов, как у Гему-ды согнулась спина от тяжести и живот опустился чуть не до зем-ли. Вследствие этого Алаугану пришлось слезть и, ведя лошадь за узду, идти впереди. Долго ли, коротко ли ехавши таким образом, наконец, завидели они нартские селения. Алауган остановился и, обратившись к невесте, сказал: «У нас, нартов, таков обычай, что, когда невеста подъезжает к селению, то навстречу ей выходят женщины и девушки, и невеста, слезши с лошади, уже вместе со всеми ими входит в селение (Обычай, существующий у горцев до настоящего времени.). Поэтому я должен теперь пойти вперед и дать знать нартам, а ты пока побудь здесь».

Оставив свою невесту, Алауган пошел домой и объявил, что он женился, и просил женщин и девушек выйти на встречу жены его. Это известие мигом разнеслось по всем нартским селениям, и все с удивлением возглашали: «Алауган женился! Алауган женился!» Собрались молодые люди верхами, женщины и дети и пестрой толпой двинулись на встречу невесты Алаугана. Но каково же было удивление и испуг всех, когда они увидали ужасную эмегену и когда она тут же принялась глотать детей, из любопытства подходивших близко к ней, одного за другим! Невольно у всех вырвалось восклицание: «Так вот эта самая и есть жена Алаугана!»

Кое-как, уже не подпуская близко детей, привели ее, наконец, в дом Алаугана; так он и зажил с женой. Когда же эмегена сделалась беременной, то Алауган и его родные пришли в ужасное беспокойство, потому что у нартов издавна существовало убеждение, что эмегены съедают первого своего ребенка, и они боялись, чтобы не съела своего ребенка и жена Алаугана. Не зная, как предотвратить беду, Алауган обратился за советом к вещей Сатаной.

Последняя дала ему такой совет: «Когда наступит время родов, то скажите эмегене, что-де у нас существует обычай, требу-ющий, чтобы женщины во время родов становились на трубу так, чтобы новорожденный мог упасть вовнутрь дома, на очаг. А ты, -сказала она Алаугану, - приготовь к этому времени свою Гемуду и, как только жена твоя родит, возьми ребенка и увези куда-нибудь подальше; а для матери приготовь двух щенков и, прежде чем она спустится с кровли, подбрось их на шесток. Сойдя с крыши, она направится к очагу, чтобы съесть своего ребенка, и вместо него, ничего не подозревая, съест щенков».

Следуя в точности этому совету, когда наступил срок родов, посадили эмегену на трубу, и она родила мальчика, которого Алау-ган тотчас же взял и увез, а вместо ребенка положили, как сказа-но, двух щенков. Эмегена, спустившись с крыши, вошла в дом и, схватив щенков, мигом проглотила их. Между тем Алауган привез ребенка к горе Эльбрусу и положил его в трещину ледника. «Пусть эта трещина будет люлькой, а жизнь ребенка я поручаю охранять вам, тысячи салымщиков Мингитауа¹⁴Салымшики Мингитауа - «Салымчы» - (арх.) - это слово означает собиратели дани, налога. Здесь дается в значении «охрана», «дружина». (Эльбруса)! ».

Произнеся эту просьбу, Алауган положил младенца в трещину ледника и возвратился домой. Через неделю ему захотелось по-смотреть на своего сына; поехал он к Эльбрусу и видит: его ребенок лежит в трещине и сосет ледяные сосульки. Алауган не трогал его и оставил в таком же положении до следующего приезда.

Приехав опять чрез месяц, Алауган был очень удивлен, увидев, что сын его за это короткое время так вырос, что, сделав из деревянных прутьев и травы солтанжии (Род стрел.)¹⁵Солтанжия - стрела лука оригинальной конструкции. Лук имел своеобразное ложе для упора в плечо при стрельбе., охотился за птицами и оленями и даже из шкур последних приготовил себе кой-какую одежду. Завидев отца, мальчик прицелился в него солтанжею, но Алауган, быстро подбежав к нему, схватил и насильно привел его домой.

Мальчику дали имя Шауай, он рос очень скоро. Алауган под-вел Шауая к матери и сказал: «Видишь ли, вот какой молодец вышел из твоего ребенка, которого ты хотела съесть, да хорошо, что я тогда увез его от тебя». Осмотрев мальчика, она схватила его и начала ласкать, обнимать, но при этом как-то вышло, что голова мальчика попала к ней в рот...

Мальчик в одно мгновение схватил мать за горло и сдавил его с такой силой, что эмегена тотчас выпустила его голову.

Видя, что, несмотря на свой еще очень нежный возраст, Шауай обладает нечеловеческой силой, Алауган показал ему все свое добро и, между прочим, сводил его в подземелье, где находился конь его, Гемуда, причем рассказал ему о чудесных свой-ствах коня, именно, что он понимает человеческую речь и сам может говорить, что он может принимать вид всякого животного и пр.

Пусть с этого часа Гемуда будет твоею лошадью! - закончил Алауган.

Увидевши друг друга, Шауай и Гемуда тут же произнесли клятву в том, что они пребудут всегда верными один другому.

Шауай сказал:

- Клянусь во всю свою жизнь ни разу не обратить внимания ни на какую другую лошадь, кроме тебя, и никакую другую не пред-почту тебе!

– Клянусь, - ответила Гемуда, - что никогда, во всю жизнь не пожелаю себе другого всадника, кроме одного тебя!

После этого Шауай с отцом вернулись домой. Но вот чрез несколько времени разнесся слух о том, что храбрые нарты собираются на джортуул. Как только узнал об этом Шауай, немед-ленно же пристал к отцу своему с просьбой - позволить и ему поехать с нартами, чтобы набраться храбрости и ловкости в джи-гитовке.

- Ничего ведь не приобрету я, ведя жизнь между женщинами! - так закончил Шауай свою просьбу.

Отец скоро согласился исполнить эту просьбу своего сына, и Шауай начал собираться в путь.

Нарты перед джортуулами собирались у Урызмека и уже оттуда отправлялись в странствования, под его предводительством. Шауай оделся в оборванное платье и, сев на Гемуду, принявшую на этот раз вид некрасивого, хромого «маштака»¹⁶Маштак- низкорослая лошадь, иноходец. В карачаевском диалекте таким термином обозначают и низкорослого человека., выехал из дом (Хутор.)¹⁷Ком - опечатка, верно: кош или къош - стоянка, жилище пастухов, охотников. В данном случае означает жилище нартов. и направился к Урызмеку. По пути он завернул в нартский ком*7, чтобы немного закусить.

Когда Шауай поел кое-чего, пастухи начали просить его поскорее уезжать, так как, говорили они, скоро придет со скотом нартский бугай и как только увидит его хромую клячу, непременно распорет ей рогами живот.

Но Шауай отвечал, что он поедет не раньше, как подует свежий ветерок и сделается немного попрохладнее.

Пастухи всячески пытались уговорить его ехать, но он отвечал шутками на все их предостережения и под разными предлогами дождался вечера. Когда скот начал собираться со всех сторон, бугай отделился от стада и с грозным ревом, топая о землю ногами и разбрасывая комья земли во все стороны, с заносчивой от-вагой мчался к Гемуде, привязанной к дереву, близ кома. Пасту-хи, смотря на это зрелище, хлопали в ладоши и хохотали, говоря Шауаю:

– Посмотри, посмотри на свою клячу, как она сейчас взлетит на воздух, потом треснется оземь и разобьется на куски!

- Посмотрим! отвечал Шауай, пусть будет, что будет. Бугай тем временем подбегал к Гемуде все ближе и ближе.

Все ожидали, что вот сейчас, поддев на рога, бугай подбросит в воздух клячу Гемуду. Не тут-то было: в то мгновение, когда он грозно взмахнул рогами, кляча Гемуда с такой силой ударила его в лоб задними ногами, что копыта вонзились в его череп, и бугай повалился, как глыба сырой земли. Шауай тут выскочил из кома, мигом сел на Гемуду и, хлопнув плетню, исчез вдали. Пастухи притихли и с разинутыми ртами глядели вслед удалявшемуся Шауаю, лошадь которого, уж вовсе не хромая, неслась, как стрела.

После этого Шауай без приключений приехал к Урызмеку, у которого нарты уже собрались и готовы были к джортуулу.

Оборванный Шауай слез со своей хромой клячи у кунацкой¹⁸Кунацкая - специальный дом или комната для гостей. и в тот же день, недолго думая, приступил к своему делу. Выбрав удобную минуту, он подошел к Урызмеку и начал так:

- Урызмек! Я слышал, что нарты, с тобою во главе, скоро отправляются на джортуул, и приехал просить тебя позволить и мне поехать с ними. Я cLh бедной, одинокой старушки и очень беден; я буду всюду следовать за нартами и прислуживать им во всем; на местах, где они будут останавливаться, я буду строить ком и стеречь в нем вещи нартов; буду готовить им пищу, мыть посуду - одним словом, буду делать все, что прикажут нарты: буду нести какую угодно службу. За мои труды со временем вы уделите мне какую-нибудь ничтожную часть из того, что приобретут нарты, собственно для моей матери-старушки, терпящей крайнюю бедность.

Услышав такую просьбу от оборванного молодого Шауая и окинув его с ног до головы своим взором, Урызмек сказал с состраданием:

– Ах, бедный юноша! Тебе трудно ездить с нартами: сам ты еще очень молод и не имеешь лошади, кроме этой хромой клячи; а нарты ездят шибко и подолгу, перенося многие трудности, которых ты не в состоянии будешь переносить; им приходится иногда продолжительное время ездить без пищи и питья, в сильные морозы и жару. Ты не перенесешь лишений во время джортуу-лов, должен будешь остаться где-нибудь на дороге и пропадешь ты, бедняга, ни за что. Лучше тебе будет остаться здесь; я дам тебе кое-что, и ты, не трудясь, можешь поехать к своей матери и привезти ей мой подарок.

– Ай ауруунг алаим! («Ой, приму твои болезни!») - отвечал Шауай, - если ты желаешь добра моей матери и мне, то я прошу: позволь мне ехать вместе с нартами! Почему? Ты спросишь, - вот, что я скажу: подаяния, которое ты дашь мне теперь, хватит только на короткое время, а, прожив его, чем потом я буду содержать себя и мою бедную старушку-мать? Нет, мне не доставит особенной выгоды то, чего ты желаешь мне, по-видимому, от души. А побывав на джортууле, я научусь переносить всякие трудности, страдания, насмот-рюсь, как мужественные люди идут навстречу всяким опасностям, приобрету опытность и не буду даром пользоваться чужим добром, как это ты предлагаешь мне теперь: я научусь сам добывать кусок хлеба. Итак, если ты хочешь оказать мне добро, то позволь мне поехать вместе с нартами!

Слова Шауая так понравились Урызмеку, что он тотчас, не говоря больше ни слова, изъявил свое согласие взять его, когда нарты выступят на джортуул.

В день отъезда нарты собрались у Урызмека, - в их числе были Сосруко, Рачикау, Сибильчи и др., - и после небольших приготовлений выступили из селений.

Никто и внимания не обратил на Шауая, который пустился в путь, когда уже нарты скрылись из виду. Когда он уселся на свою хромую Гемуду, то обратил на себя внимание всех детей, находившихся на улице.

Окружив его Гемуду, с длинными хворостинами в руках, они начали подшучивать над лошадью и им самим. Один засовывает хворостину в уши Гемуды, другой - под живот, третий начинает бить ее и т. д. Вследствие этого Гемуда начала брыкаться и этим вызвала сперва смех, а потом громкий хохот детей.

Шауай бьет Гемуду плетью, желая поскорее вырваться из толпы и ускакать; но Гемуда, вместо того, чтобы идти вперед, упрямится и пятится назад, к дому Урызмека. Упрямство Гемуды возрастало с каждым ударом; но мальчишки принялись немилосердно бить ее хворостинами и наконец-таки вывели ее за ворота. Отовсюду слышались восклицания: «Вот так наездник нартский!.. Да он не догонит теперь нартов и вернется, вероятно, назад». Отъехав немного, Гемуда опять упрямится, пересиливает Шауая и несет назад, обратно в селение...

«Держите, не пускайте, не пускайте!» - кричат все, хохоча; мальчишки весело приступают опять к Гемуде с хворостинами и, вновь избив ее, выводят далеко вон из селения. Пока Шауай ехал в виду мальчиков, Гемуда подвигалась медленно и хромая, но как только они скрылись из виду, она, приняв свой настоящий вид, полетела, как ветер, и мигом догнала нартов; приближаясь к ним, она опять начала хромать и опять превратилась в некрасивого маштака. Нарты совсем было забыли про своего шапа (Слуга.) Шауая, и, увидев его, Урызмек с удивлением спросил:

- Каким образом ты, бедный, догнал нас на своей кляче? Мы, кажется, тоже ехали не совсем тихо.

- Ай ауруунг алаим, Урызмек! - ответил Шауай, - измучил я совсем моего маштака, колотил изо всех сил по обоим бокам и насилу-то догнал вас.

- Отлично, отлично, милейший, что ты не отстал от нас! - сказал Урызмек.

Гемуда же, вся в поту, с опущенными книзу ушами, своим жалким видом убеждала нартов в справедливости слов Шауая.

Долго ли, коротко ли они ехали таким образом, но, подъехав к одному месту, нарты нашли нужным остановиться. Все послеза-ли с лошадей, поснимали вещи свои и сложили в кучу. После короткого совещания они опять сели на лошадей и, поручив Шауаю выбрать удобное место для постройки кома, сами отправились на добычу. Шауаю было сказано также, чтобы он развел огонь и ждал их возвращения.

Как только нарты удалились, Шауай приступил к исполнению того, что было ему поручено. Он сломал несколько деревьев и, найдя в лесу поляну, скоро построил хороший ком и развел в нем огонь.

Затем сел на Гемуду и как стрела полетел в лес на охоту. Ему пришлось недолго искать дичи: тотчас он выследил огромное ста-до оленей, ворвался в его середину, ударами дубины повалил нескольких из них и привез на Гемуде к тому месту, где построил ком. Мигом, как подобает удальцу, он снял с них шкуры, положил в котел половину мяса, а из остальных сделал шашлыки и расста-вил их вокруг очага со всех сторон. Приготовив все таким образом, Шауай посиживал, поджидая возвращения нартских молодцов.

Наступил вечер. Нарты возвращались с джортуула усталые и совершенно с пустыми руками. При виде же кома, покрытого оленьими шкурами, дымящегося котла над огнем и жарящихся вок–уг очага шашлыков, они были приятно удивлены и спросили: Чей это ком? Откуда и каким образом ты достал столько доб–а?

Нарты! - сказал Шауай. - Все это досталось мне на ваше счастье! Когда вы, оставив меня, уехали, я начал искать места, удобного для постройки кома, и нечаянно во время поисков наткнулся на готовый ком, в котором сидело несколько человек и было много убитых оленей и готовых шашлыков. Увидев меня, они пригласили зайти в ком, на что я, конечно, согласился. После закуски они начали с участием расспрашивать меня: откуда и каким образом, один и притом такой молодой, попал я в такую глушь. Я ответил, что я шапа нартов, которые отправились на джортуул, а меня оставили для постройки кома.

Затем они попросили меня назвать имена нескольких нартов, и как только мною были произнесены имена Урызмека, Сосруко, Рачикау и др., они все до единого вскочили и разбежались, оставив мне все, что теперь вы видите. Видите, нарты, - докончил Шауай, - что все это дано вам вашим счастьем, вашей славой и силой.

Нарты легко поверили словам Шауая: эти гордецы и подумать не могли, чтобы все это мог сделать оборванец Шауай с его клячей Гемудой.

«Уж если самим нам не удалось ничего достать, - думали они, - то Шауаю и подавно ничего не удалось бы сделать!».

Как бы то ни было, но нарты были чрезвычайно обрадованы такой находкой и с мыслью, что все это – их счастье, живо начали угощаться вкусными шашлыками.

Насытившись вдоволь, усталые нарты легли спать. На следующее утро они переехали на другое место и, оставив Шауая для постройки кома, сами опять отправились на джортуул. Шауай, выбрав удобное место, построил ком, набил опять оленей и приготовил из них пищу еще лучше, чем прежде. Нарты же, еще более усталые и утомленные и опять без всякой добычи, поздно вечером возвращались в ком. Глазам их опять представилось зрелище, подобное вчерашнему, т. е. ком, покрытый оленьими шкурами, развешанная по деревьям оленина, жарящиеся вокруг костра шашлыки; посреди такого довольства посиживает Шауай, а в стороне бродит его кляча Гемуда. Шауай рассказал им ту же самую историю, что и вчера, и нарты, ничего не подозревая, поверили вполне его словам. Так продолжалось три дня, и самодовольные гордецы-нарты были уверены, что всем этим они обязаны своему счастью, славе и силе.

На четвертый день нарты опять поехали на джортуул. На этот раз их слуга, оставшись один, поддался раздумью и ясно понял, что если так вести дела и дальше, то гордые, чванные нарты ничего не поняв, так и будут продолжать думать, что все дается им их счастьем, славой и силой, и решил раскрыть им глаза, чтобы они узнали, наконец, его силу и свое ничтожество. Обратясь к салымщикам Эльбруса, Шауай произнес следующую молитву: «Тысячи салымщиков Эльбруса! Прошу вас послать «боран» (бурю), холод, чтобы испытать и проучить этих гордых чванных нартов!».

И вот поднялась страшная буря, настал холод... Шауай, без всякого теплого платья, на холоду, как ни в чем не бывало, пост-роил ком, развел большой костер набил оленей, словом, приготовил все нужное и, сев около костра, поджидал нартов. Но уже был вечер, а они все не возвращались; холод был страшный. Наступала ночь... Вдруг он слышит конский топот: он сразу догадался, что едут нарты, но притворясь, будто ни о чем не знает, взял громадную дубину и, когда нарты подъехали близко, закричал: «Кто смеет сюда идти? Это ком храбрых нартов; я никого не пущу сюда без их позволения; а кто подъедет, того уложу на месте!». От его громкого голоса лошади нартов остановились, а сами они от холода окоченели до того, что не могли ни слова произнести, ни править своими лошадьми; бороды у них были покрыты ледяными сосульками, и они казались седобородыми стариками. В таком положении Шауай заставил их стоять некоторое время и пристально осматривал их, будто не узнавая. Наконец, он как будто признал Урызмека и, как бы в испуге, громко воскликнул: «Да это, кажется, пегая лошадь Урызмека. Ах, что я наделал!».

Произнеся это, он подбежал к Урызмеку и, схватив за узду его лошадь, привел к огню. Урызмек не мог ни говорить, ни слезть с лошади, так как ноги его замерзли и пристали к седлу. Тогда Шауай, немедленно отвязав подпругу, снял Урызмека вместе с седлом с лошади и положил его около костра. Других же, просто хватая как попало, кого за ноги, кого за руки, сбрасывал с лошадей и рассаживал вокруг огня. Нарты были до того изнурены, до того измерзли, что сидели, как неживые.

Шауай наскоро угостил их вкусным шашлыком, прибавил дров в огонь, а нарты все еще ничего не говорили и только посматривали то друг на друга, то на Шауая, который в глазах их стал кем-то иным. В первый раз явилась у нартов мысль о том, что это не простой смертный, но никто не высказал своей догадки, и все они сидели печальные, молча. Шауай воспользовался этим состоянием нартов и обратился к ним с просьбой, чтобы они позволили ему пасти в эту ночь лошадей, так как сами очень устали.

– Только, – сказал Шауай обращаясь к Урызмеку, - дай ты мне своего пегого коня, чтобы я мог ночью скорее подъезжать к огню отогреваться, иначе, пока доеду до огня на хромой кляче, пожалуй, замерзну.

- Ах ты, бедняга! - сказал Урызмек, - ведь у тебя нет никакого теплого платья, и ты пропадешь в такой холод! Можешь, конечно, ехать и на моей пегой, лишь бы только ты остался целым: лошадь мне не дороже тебя!

Шауай скорехонько собрался, сел на пегую Урызмека и, взяв Гемуду за уздцы, погнал остальных лошадей вперед и исчез в темноте. Отъехав в сторону, Шауай оставил нартских лошадей, сам сел на Гемуду, а пегого коня взял за узду и поскакали все по одному направлению.

Пегий конь Урызмека насилу поспевал за Гемудой, которая неслась, как ветер.

Шауай скоро переправился чрез Эдиль и там, по ту сторону реки, встретил бесчисленный табун коней. Тут Гемуда человече-ским голосом сказала Шауаю: «Ты слезай с меня и сядь на пегую, а я погоню весь этот табун назад». Шауай так и сделал.

Гемуда, освободившись, бросилась на табун с ужасным ржаньем и, поворотив его в одну сторону, загнала весь табун в реку Эдиль. Табун переплыл на другую сторону. Шауай, переправив-шись за ним на Гемуде, потом опять сел на пегую, а Гемуду отпустил, чтобы загоняла табун; Гемуда тут же перекусала самых лучших и красивых лошадей в табуне.

- Это я сделала с той целью, – сказала она, - чтобы, когда нарты будут производить дележ, и тебе, как слуге, дадут самых худых, пораненных лошадей, то на самом деле ты получил бы не худших, а, напротив, самых лучших лошадей.

Таким образом, в ту же ночь перед рассветом Шауай подскакал с табуном к нартскому кому. Йарты, услыхав конский топот, в испуге, сонные, повыскакали, думая, что на них нагрянуло какое-нибудь войско. Но Шауай подошел к ним, чтобы их успокоить, и сказал: «Когда я пас ваших лошадей, вдруг увидел, что стая волков гонит большой табун лошадей; как только волки заметили меня, тотчас же все разбежались в стороны, а табун присоединился к нашим лошадям. Гул, который вы услыхали и который так встревожил вас, был не что иное, как топот их копыт». Нарты очень обрадовались этому и в веселом расположении духа легли опять спать.

Утром нарты увидели громадный табун, в котором некоторые лошади были поранены, и поверили, что раны эти произошли, как уверял Шауай, от укусов волков. Это обстоятельство совершенно убедило мартов в справедливости выдуманного Шауаем рассказа.

«Все это - наше ырысхы (Счастье.), - говорили они, - не пришлось нам много трудиться!».

Нарты после этого уже отдумали продолжать джортуул и решили возвратиться домой подобру-поздорову. Шауай задумал тут расстаться с нартами; поэтому он обратился к ним с такими словами:

- Путь мой, храбрые нарты, будет другой; мне пора возвратиться к своей бедной матери-старушке. Если бы вы дали мне за мои труды хоть вот тех лошадей, которых поранили волки, то я был бы очень доволен и поехал бы своей дорогой; мне не за чем тащиться до нартских селений.

Но на такую его речь нарты отвечали уклончиво, указывая на то, что нет места, удобного для дележа, и что они исполнят его желание, когда приедут на то место, где обыкновенно соверша-ют дележ.

Услышав такой ответ, Шауай потерял терпение и закричал: «Если так, то я сам постараюсь отделить свою часть!».

И тут же, на глазах нартов, оседлал свою Гемуду, которая на этот раз приняла свой настоящий вид, подтянул металлические подпруги, обложенные ивовой корой, - чтобы не было заметно металла, - и, сев на нее верхом, направился к табуну. В один миг он вырвал несколько деревьев, построил большую перегородку полукругом, куда и вогнал весь табун. Затем, посмотрев на нар-тов и пересчитав их, построил тут же несколько других меньших загородок, или отделений. Все это делал он, сидя верхом на Ге-муде. Когда же были готовы все загородки, он вошел в середину табуна и, хватая лошадей, как попадется, одну за ноги, другую за шею, начал поочередно бросать их во все отделения. В одно же отделение он загнал исключительно раненых лошадей. Таким образом Шауай разделил весь табун по числу душ на несколько гуртов так, чтобы в каждом гурте было по одинаковому числу как хороших, так и дурных лошадей.

Окончив дележ, он объявил нартам, что берет себе, как шапа, только одних раненых лошадей, и затем - «До приятного свидания!» - погнал своих лошадей вперед и скоро исчез вдали.

В течение всех этих распорядков нарты смотрели с разинутыми от удивления ртами на Шауая, не проронив ни единого слова. Они опомнились только тогда, когда Шауая уже и след простыл. Теперь им ясно стало, кто был строителем всех этих загадочных комов, крытых оленьими шкурами, и жирных шашлыков, и откуда взялся табун. Но несмотря на то, они все разом закричали, что неизвестный молодой человек унизил их, осрамил, а они отпустили его, даже не узнавши, кто он такой.

- Нужно непременно, чтобы кто-нибудь из нас погнался за ним и спросил бы его, от имени всех нартов, кто он такой, как его имя и фамилия, - говорили они между собою.

Решив таким образом, они послали в погоню Сибильчи. Этот, догнав Шауая, спросил его, от имени всех нартов, кто он такой. Но вместо ответа Шауай повернул свою лошадь назад и, накинувшись на Сибильчи с ругательствами и отстегав его плетью, прогнал назад к нартам; своего же имени не сказал ему. Сибильчи, возвратясь, рассказал нартам все, что случилось.

Вторично был послан в погоню Ширдан, с которым Шауай поступил еще позорнее.

Наконец, решился поехать сам Урызмек, говоря, что он ни за что не отпустит своего гостя, не узнавши, кто он такой. Измучив своего пегого коня, Урызмек, наконец, завидел впереди Шауая и зак–ичал ему издали:

Куда ты так спешишь, дорогой мой гость? Даю тебе слово: если ты скажешь мне, кто ты такой, то я выдам за тебя мою прекрасную дочь Агунду без калыма. Неужели, наконец, не остановишься ради моей седой бороды?

Услышав это, Шауай остановился и проговорил: «Отец мой -Алауган, а мать - Эмегена; я вы–ос в трещине Эльбрусского ледника, а зовут меня Кенжокаев Кара-Шауай».

- Ты обещал сейчас, - продолжал Шауай, - выдать за меня твою дочь Агунду, но я не хочу взять ее без калыма; поэтому возьми теперь же всех этих лошадей: пусть они будут частью моего калыма.

Сказав это, он ударил свою лошадь плетью и ускакал, оставив всех своих лошадей старику Урызмеку. Этот же последний, взяв лошадей, возвратился к нартам и рассказал им обо всем случившемся. После этого нарты направились к месту дележа; там они разделили лошадей и потом разъехались по домам. На другой день, после приезда домой, Урызмек рассказал жене своей Сатаной о джигите Шауае и о своем обещании выдать за него дочь свою Агунду.

«Этот Шауай, - добавил Урызмек, - может приехать к нам во всякое время и при этом будет стараться, чтобы не быть узнанным. Поэтому ты должна теперь прилагать все заботы, чтобы принимать как можно лучше всякого гостя, какой только к нам явится, кто б он ни был, – богатый или бедный, оборванный или роскошно одетый».

С этого дня Сатаной действительно старалась принимать и угощать как можно лучше всякого приезжего гостя. В таких заботах прошло несколько лет; Шауай все-таки не являлся. В течение этого времени опустели кладовые Сатаной, и она уже потеряла всякую надежду иметь зятя. Вот в таком разочарованном и несколько обидном положении Сатаной сидела раз с Агундой за работой в отоу (Женская половина в доме.). Заходит в это время к ним какой-то молодой человек, очень бедно одетый, и, сделав приветствие, садится около очага. Сатаной не обратила на него особенного внимания и, положив перед ним кусок хлеба с объедками мяса, спокойно продолжала свою работу¹⁹Продолжать работу в присутствии гостя по обычаям балкарцев считалось признаком пренебрежения или неуважения к нему.. Молодой же человек, после еды, увидел висящую на стене балалайку Урызмека (который удивительно хорошо играл) и, не говоря ни слова, снял ее со стены и заиграл, и запел звучным голосом.

Между прочим, он пел: «Ах, как хорошо и красиво устроен этот отоу, да жаль только, что труба немного крива!..».

Услышав это, Сатаной отвечала: «Это ничего, молодой человек: хотя труба и крива, но дым выходит очень прямо» (Нужно здесь заметить, что, по преданию, у Агунды глаза были немного искоса; молодой человек, заметив это, делал намек на ее счет. Сатаной, догадавшись об этом, и дала такой ответ.).

Сатаной тут уже догадалась, что имеет дело с храбрым Ша-уаем, и тотчас выслала свою дочь в другую комнату.

Но, к крайнему огорчению хозяйки, Шауай тоже исчез из отоу и скрылся куда-то; его начали везде разыскивать, но не могли нигде найти, даже ничего не могли разузнать о нем. В недоумении все спрашивали друг у друга: «Шайтан он или человек?».

А Урызмек и Сатаной с тех пор потеряли всякую надежду выдать свою дочь за этого загадочного жениха.